Наши интервью: “Майская песнь” или “Дело о камбале”

Print PDF

“Все, что ты знаешь о Мищенко, сейчас в любом случае без пользы…
Может, это и он… А может, всего-навсего Елатомцев… Алексей Павлович…
Капитан Красной Армии… Фронтовик… Дважды орденоносец… Коммунист…
…
Лопухаться при проверке документов могут патрули, а розыскник не может, не имеет права лопухнуться…”

В.Богомолов, “Момент истины или В августе 1944-го…”

– Можно предполагать, что Вы участвовали в подготовке этой статьи О.Г.Новиковой?

– Да, косвенно. Это было связано с тем обстоятельством, что некоторый корпус материалов по теме оккультных структур в СССР 1930-х годов до сих пор остаётся под грифом, вплоть до “совершенно секретно – особой важности”. Я лично сильно сомневаюсь, что там осталось что-либо, имеющее “особую важность”, скорее просто ни у кого не дошли руки снять этот гриф. Просто потому, что это никому не нужно, а процедура снятия грифа такого уровня сопряжена с некоторыми затратами трудочасов…

К примеру, чтоб был понятен масштаб проблемы: длительное время под грифом, частью даже “особая папка”, оставались при советской власти абсолютно все архивные документы, имевшие касательство к семье матери Ульянова (Ленина). Хотя я лично не могу взять в толк, как обычный послужной формуляр например Бланка-младшего мог поспособствовать дискредитации советской власти…

– То есть в той статье были раскрыты “секреты рейха” условно говоря?

– Разумеется нет. Мы с Ольгой Геннадьевной оперировали при подготовке публикации исключительно данными, уже опубликованными на тот момент в открытых источниках, в том числе вполне официальных. То есть, если рыба плавает как камбала, выглядит как камбала, и ведет себя как камбала – то она скорее всего и есть камбала…ничего личного, просто обобщение имеющейся в открытом доступе информации.

– Это Вы о Наталье Варбанец?

– Совершенно верно. Это женщина, сыгравшая страшную роль в жизни Льва Николаевича Гумилёва. Поскольку мы с ней разминулись по жизни более чем за год до того, как я познакомился со Львом Николаевичем, никаких личных причин “испытыват сыльний нэприязн к потерпевшему”, как было сказано в старом советском фильме, у меня лично нет и не было.  Я просто обобщил имевшиеся на момент подготовки статьи материалы из числа тех, сведения из которых было возможно огласить при публикации статьи Ольги Геннадьевны, не нарушая их статус.

– Насколько возможно, поясните – на чем базировались ваши выводы?

– Исключительно на знании местной специфики. То есть на том самом, на незнании чего обычно “сыплются” на экзаменах вражеские агенты, подготавливаемые к заброске в чужую страну.

– Вы можете рассказать подробнее?

– Попытайтесь представить себе ситуацию 1923 года в Петрограде, куда прибывает внезапно из Одессы семья хорвата Варбанца. Это по официальной версии… Кстати, не знаю, почему его называют часто сербом: серб-католик это такое экзотическое явление, которое и сейчас ещё поискать… Отмечу только, что и у хорватов отчество “Ефимович”, а именно Ефимом звали деда Натальи Варбанец – это из разряда исключительной экзотики. Причём и позже, и даже сейчас в Одессе живут представители семейства Варбанец, которые являются чистокровными ашкеназами. Которые до революции нередко переходили в католицизм или лютеранство из чисто практических соображений. Кому и зачем понадобилась легенда про “сербов-хорватов”, я предполагать не рискну.

Маман Натальи – потомственная дворянка Ольга Павловна Руссет, дочь интенданта-полковника царской армии, племянница действующего на тот момент генерала белой армии, родственница фрейлины императрицы, выпускница Института благородных девиц…Где ж семье ещё искать счастья, как не в бывшей пролетарской столице, в которой за предыдущие года смертность была, как в дни блокады? И особенно на фоне совсем недавних событий Кронштадтского мятежа и дела “Петроградской боевой организации” Таганцева? Это сарказм, если что…

Кроме того, что целесообразность менять относительно сытную и тёплую Одессу на голодный Петроград в тех условиях выглядела сомнительно, так ведь и переезд на такое расстояние семьи с маленьким ребёнком в условиях разрухи был крайне опасной операцией. Однако в не самое простое время семейство Варбанцов не только успешно перебралось из родной для папы Одессы в Петроград, но и поселилось в не самом захудалом месте – на улице Петра Лаврова дом 42, кв.26. Что, учитывая свирепствовавший тогда  дефицит жилплощади, было просто сказочным везением. Кстати, это было буквально в квартале от внутренней тюрьмы ОГПУ (“Большой дом” был построен позже). Маленькая Наталья пошла в первый класс 11-й петроградской трудовой школы, бывшей “Анненшуле” немецкой общины, расположенной по соседству с местом жительства семьи, буквально тоже через квартал, что также было по тем временам просто фантастическим везением.

Причина здесь возможно была в том, что родной брат Варбанца-папы, Иван Ефимович, с 1918 года обустроился в красном Петрограде как оптант, то есть в терминах того времени – бывший житель Российской империи, имеющий право на иностранное на тот момент гражданство, но выбравший для проживания Совдепию. Тогда он как раз работал в Петроградском совете коммунального хозяйства, то есть вполне мог посодействовать брату в получении его семьёй далеко не самого плохого в тех условиях жилья. Он, кстати, вплоть до 1950-х так и жил тоже по соседству – в коммуналке на Чайковского 38. Третий брат из семейства Варбанцов – Георгий – что интересно, в это время оказался эмигрантом: он стал прапорщиком в армии Врангеля и в итоге после эвакуации из белого Крыма осел в Югославии.

Спустя некоторое время после переезда в Петроград в семействе наших Варбанцов “что-то пошло не так”, и через несколько лет Варбанец-папа окончательно  оставил семью. Причём это явно не было связано с некой семейной мелодрамой – никакой соперницы у мадам Руссет в те годы, да и позднее, не усматривалось. Зато означенная дворянская дочь стала вести очевидно достаточно свободный образ жизни. Настолько, насколько это было возможно в Ленинграде тех лет. Надо пояснить современным читателям, что вплоть до начала индустриализации в Ленинграде вполне реально имела место быть немалая безработица, и официально нигде не работавшая женщина никакого особого удивления тогда не вызывала. Но и позднее, когда трудоустройство для всех гражданок стало обязательным, она нигде не работала, числясь официально “домохозяйкой”.

Карикатура из журнала “Крокодил” тех лет

Дочка очевидно была как минимум постоянной невольной свидетельницей семейного неустроения, а к 13-14 годам вероятно сложилась во вполне самостоятельную даму, решившую, что на ничем не хуже маман. Ну, или это однажды решили за неё, нам это неизвестно… Во всяком случае даже советскую семилетку она в итоге не осилила: буквально в выпускном классе её отчислили, педагоги и родители одноклассников видимо решили, что девочка-подросток явно перегнула даже на фоне общей пролетарской свободы той поры… И ведь ладно бы, что она курила, но она очевидно не только курила… Так бы возможно она и сгинула бы где-нибудь в тогдашних трущобах Лиговки, но безусловным везением для неё стало то, что тогда уже она, видимо регулярно общаясь, причём отнюдь не на философские темы, в том числе с гражданами из числа “бывших”, привлекла своими рано сформировавшимися прелестями внимание товарища Люблинского-Нахимовича, уже давно навещавшего маменьку Руссет и ставшего “добрым феем” и сожителем Варбанец на всю оставшуюся жизнь: её “menage a trois” с Нахимовичем и Стефанович продолжался вплоть до самой смерти Люблинского.

В 1931 году ей всё же удалось, правда почему-то в 17-й фабрично-заводской школе, получить аттестат за семилетку…

– “Фей” помог?

– Возможно. Тем более, что 17-я фабрично-заводская – это бывшее Начальное училище Московской заставы, во Фрунзенском районе, ну очень не рядом… С аттестатом она якобы была зачислена сразу на последний курс по немецкому отделению Высших государственных курсов иностранных языков, вероятно могла сказаться крепкая базовая подготовка у преподавателей бывшей Анненшуле. Однако опять “что-то пошло не так”, и выпускные экзамены за курс она не сдала. Собственно, из-за того, что она не сдавала экзамены, даже достоверно утверждать, что она училась на этих курсах, нельзя.

Вообще, в официальных биографиях Варбанец и её кадровых анкетах имеет место явный анахронизм, непонятно почему не замеченный в своё время “первым отделом”: дело в том, что указанные Высшие курсы появились так сказать в живой природе только в 1932 году, и, соответственно, поступить на них в 1931 году, да ещё сразу на последний год обучения – а выпускной курс там был сформирован ещё двумя годами позже, – наша Варбанец ну никак не могла. Так что мы можем лишь предполагать, что возможно имелись ввиду Госкурсы иностранных языков ЛенГорОНО, на базе которых и были созданы позднее Высшие курсы, однако остаётся загадкой, как при уже совершенно конкретной репутации в бывшей Анненшуле, преподаватели которой работали как раз на немецком отделении этих курсов, Варбанец вообще удалось на них поступить.

Спустя ещё два года, в 1933 году, она, номинально опять числясь ученицей вечерней школы, осилила-таки программу советской восьмилетки, получив аттестат уже в 13-й школе. При этом надо понимать, что после ликвидации безработицы в СССР к 1930 году для того, чтобы быть зачисленной в фабрично-заводскую школу, надо было официально работать, причём именно на “рабочей сетке”. Варбанец же нигде не работала, ни в 1930-31, ни в 1932-33 годах, и за счет чего она  в эти годы существовала – остаётся только догадываться… Так что здесь видимо вопросы со школьными аттестатами для неё решались кем-то что называется “на личных контактах”.

Заметим, программу средней советской школы она официально освоила только в 1940 году, в возрасте уже 24-х лет, что даже тогда уже бывало нечасто. Однако это позволило ей поступить в ЛГУ, причём без экзаменов, где она и проучилась опять один курс.

В октябре 1941 года (когда уже месяц город жил в блокаде) она была мобилизована, как и многие из её сверстниц ранее, но направлена была на курсы медсестёр от наркомата путей сообщения. То есть она одела форму и стала военнослужащей, но вот после окончания курсов она не была направлена на службу в медицинские органы путей сообщения, что было бы ожидаемо, а оказалась вдруг в армейском 1448-м эвакогоспитале. Который тогда как раз переехал в здание Инженерного замка. В нём она прослужила первую блокадную зиму, но когда затем госпиталь в полном составе перебросили под Сталинград, где он и сгинул в ходе боёв вместе со всем персоналом (он был расформирован из-за того, что просто перестал существовать), она осталась в блокадном городе, и в 1942 году была зачислена в штат уже повторного формирования госпиталя с тем же номером, разместившегося в бывшем здании Пажеского  корпуса.

– То есть её не отправили тогда на фронт?

Да. Причем мизансцена должна была выглядеть в 1942 году примерно следующим образом:

– Товарищ военврач 1-го ранга! Разрешите обратиться! Тут вот у нас одна младшая медсестра, ну знаете, из железнодорожных, не хочет ехать на фронт.
– Не хочет? Ну пусть не едет. Ей и здесь работа найдется.

Работа видимо нашлась, и только в декабре 1942 года она демобилизовалась с действительно службы. При этом всем желающим остаться в действующей армии предлагалось пройти аттестацию, и продолжить службу в госпитале – им присваивали звания уже не рядовых, а младшего и среднего начсостава военно-медицинской службы, что давало в то время немалые плюсы: кроме армейского пайка вместо голодных карточек совслужащей, и имевшего вполне конкретную ценность в военных условиях вещевого снабжения, полагались довольно приличные выплаты по денежному аттестату. А Варбанец со своим неоконченным высшим могла по практике тех лет получить сразу офицерское звание. Однако она осталась после демобилизации вольнонаёмной младшей медсестрой в том же госпитале, и в этом качестве летом 1943 года получила “по списку” медаль “За оборону Ленинграда”. Мотивом отказа от аттестации в принципе могло быть желание получить статус вольнонаёмной: когда в январе 1945 года госпиталь под конец войны передислоцировали в Польшу, она просто уволилась из него “по собственному желанию”.

– То есть опять не поехала на фронт?

– Да. В конце концов, что она там забыла? Но что интересно, её нет ни на одной групповой фотографии медперсонала эвакогоспиталя 1448 второго формирования. Некоторые медработники этого госпиталя оставили после войны подробные мемуары, так вот и в них она нигде не упоминается. Хотя, согласно официальной версии её жизнеописателей, она там была “первой красавицей” госпиталя, якобы очень популярной среди раненых. Загадочная история…

Из странностей, которые потом были отмечены в статье Ольги Геннадьевны: в 1945 году Варбанец была награждена медалью “За доблестный труд в Великой Отечественной войне”, как будто никогда и не была мобилизована. Самое интересное, что в 1985 году она получила орден Отечественной войны 2-й степени именно как участница войны, то есть как состоявшая в рядах действующей армии. Эта награда тогда вручалась тоже “списочно”, то есть по формальному признаку состояния на военной службе в действующей армии в период войны. Однако тогда она должна была получить в 1945 году медаль “За победу над Германией”, а не “За доблестный труд”, как получали труженики тыла, не состоявшие на военной службе. При этом, что интересно, документы о награждении её медалью “За доблестный труд” так и не были опубликованы до настоящего времени в открытом доступе, как будто этого награждения и не было вовсе, то есть очевидно гриф с них до сих пор так и не снят. Это мелочь, но очень показательная мелочь.

– Чем это могло быть вызвано?

Дело в том, что по законам тех лет награждение многими “списочными” правительственными наградами производилось не на основании решений высших государственных органов, как позднее, а просто приказами учреждений по месту работы или службы награждаемого. Так, медаль “За оборону Ленинграда” Варбанец получила, в числе прочих, приказом по госпиталю, в котором тогда числилась. Следовательно, приказ о награждении медалью “За доблестный труд” очевидно был издан таким местным учреждением, которое его до сих пор не рассекретило из архива…

Просто и тогда, и позднее, в органах существовала практика, по которой к примеру филёры наружного наблюдения, или секретные сотрудники, чтобы не расшифровывать их, официально для всех числились работниками неких нередко специально под это созданных совершенно нейтральных учреждений, условно говоря какого-нибудь треста “Главсметана”, никогда в реальности не существовавшего. Ну или “подвешивались” в штаты каких-нибудь абсолютно безобидных контор, в которых об их существовании знал только “первый отдел”, но даже он в таких случаях был не в курсе, чем они заняты на самом деле.

Кстати, здесь тоже есть некая малопонятная интрига: сама Варбанец в 1949 году поначалу в анкете указывала, что награждена именно медалью “За победу над Германией”, как и должно было быть. Возможно, она просто перепутала медали? Аверс медали “За победу над Германией” был действительно идентичен медали “За доблестный труд”… В любом случае, приказ о награждении её этой медалью также неизвестен.

И ещё один малопонятный момент: она по действовавшим тогда нормам должна была быть награждена затем юбилейными медалями к 20-тилетию и 30-тилетию Победы, но этого почему-то не произошло. Эти награды тогда вручались также “списочно” всем – и участникам войны, и труженикам тыла. Но были и исключения: они не вручались лицам, считавшимся скомпрометированными – например, тем, кто был в плену или был приговорён судами и военными трибуналами к реальному отбытию наказания, в том числе и в штрафных частях. При этом последующая реабилитация тут роли не играла, эти ограничения были отменены только в 1985 году, как раз когда Варбанец получила и орден, и юбилейную медаль. Выходит, что в наградном отделе она до этого года была помечена как лицо, скомпрометировавшее себя в годы войны? Как же так? Мы можем лишь предполагать, что в условиях военного времени ей что-то могло быть поставлено в вину – например, тот же отказ ехать с госпиталем на фронт, а в дальнейшем данные об этом были успешно кем-то “зачищены” в личном деле, но остались в военкоматовских учётах. Вспомним тут, что у неё в военной биографии есть “белое пятно”, тоже непонятно почему “незамеченное” кадровиками: до лета 1942 года, когда 1448 госпиталь был сформирован повторно после гибели первого состава под Сталинградом, она не была демобилизована, но неизвестно за какой частью числилась.

– А что случилось с её отцом?

Отец Натальи Варбанец – Варбанец Василий Ефимович 1886 года рождения, официально работавший инженером на заводе “Электрик” – это бывший завод “Дека”, 7-й завод “Электросилы”, – был 23 марта 1935 года Особым совещанием при НКВД признан “социально опасным элементом”, и по приговору выслан из Ленинграда с запретом на жительство в 15 городах СССР, он выбрал для проживания Воронеж.

– Что это означало?

На практике в 1935 году (достаточно “вегетарианском”, поскольку Ежов ещё не был наркомом НКВД и “массовые репрессии” в современном понимании ещё не начались) чтоб получить такое решение ОС в свой адрес надо было, скажем так, “изрядно накосячить”. Вот  известный поэт Мандельштам попал в тот же Воронеж за злобный пасквиль на самого Сталина… То есть Варбанец-папа должен был привлечь к своей скромной персоне пристальное внимание компетентных органов. Вероятнее всего в данном случае имело место неблагоприятное стечение обстоятельств: недавнее убийство Кирова плюс, возможно, какие-то доносы. Но, поскольку Варбанца приговорили только к высылке, при этом он даже не арестовывался, – очевидно, никакого более реального материала на него не было.

– То есть зацепиться было не за что? И что с ним случилось дальше?

– Очевидно так. Судя по имеющимся архивным данным, до начала войны он уже не дожил, но и “под раздачу” 1937-38 годов, когда нередко повторно осуждали к реальным срокам и даже к высшей мере таких вот ранее высланных, он тоже достоверно не попал. Позднейшие рассказы про то, что он затем “сгинул в лагерях” – очевидно из разряда легенд, объективно документами это не подтверждается.

Заметим, что вплоть до высылки отца Варбанец-дочь, надо отдать должное, не прерывала общения с ним. Правда, это имело и совершенно прозаическую причину: она видимо регулярно “стреляла” у него деньги. А зарабатывал он по тем временам весьма неплохо: около 1500 рублей, и это без доплат и премий, в то время были очень хорошими деньгами. Кстати, вполне возможно его просто “подсидели” при помощи доноса желавшие занять его должность… Ну и нельзя исключать, что для мадам Руссет при наличии алиментов с такой зарплаты вплоть до 1935 года попросту не было необходимости работать: их сумма была едва не кратно больше, чем зарплата совслужащей, на которую она могла рассчитывать.

– И что же делала мать?

– Как мы уже выяснили, мать и до 1930 года очевидно была “перманентной домохозяйкой”, и после почему-то не трудоустроилась, в том числе и после ареста и высылки бывшего мужа. Варбанец потом рассказывала, что она якобы торговала каким-то рукоделием, но это скорее всего из разряда таких же легенд, что и “сгинувший в лагерях” отец.

В круге общения мадам Руссет, сложившемся почти исключительно из числа “бывших”, в 1920-е годы массовым явлением было увлечение оккультизмом, столоверчение было едва ли не еженедельным “культурным” мероприятием, так мастерски описанным у Булгакова… Многие этим и ограничивались, но наиболее увлечённые переходили на следующий уровень, вовлекаясь в разного рода оккультные, пара- и псевдо-масонские общества, и тому подобные полуподпольные структуры. Здесь надо понимать, что из прежнего Петрограда никуда не делись при большевиках и весьма специфические общества типа “Лиги свободной любви” и подобных, в которых практиковали, как сейчас бы сказали “методы сексуального раскрепощения”. Мне в своё время рассказывал немало познавательного об этой неявной стороне общественной жизни до и после революции ныне уже покойный кандидат исторических наук Павел Васильевич Игнатьев. Нам сейчас сложно это представить, но в те годы по Международному (ныне Московскому) проспекту Ленинграда реально иногда бегали совершенно обнажённые барышни, и не барышни тоже, с плакатами типа “Долой стыд!”, смущая добропорядочных горожан и создавая попутно немалые проблемы местным сотрудникам рабоче-крестьянской милиции хотя бы в плане упорядочивания дорожного движения…

На этом фоне в 1920-е годы в Петрограде-Ленинграде как  грибы после дождя появлялись различные кружки как сейчас сказали бы “медиевистов”, занимавшиеся “изучением” разного рода “средневековых тайных знаний”, в некоторых из них активно применялись оргиастические практики якобы гностических сект, всевозможные “методы сексуальной гармонизации” участников с участницами. На самом деле такого рода ритуалы, как и более поздние неудобоваримые ритуалы в германских СС, имели и совершенно практический смысл: прилюдно сексуально “отгармонизированные” буквально “во все места” своим “духовным наставником”  в рамках ритуала например “трёхчастного посвящения” молодые, и даже не очень, женщины затем молчали как рыба об лёд и обо всём другом, что происходило в этих обществах. Судя по тому, что мы можем предполагать, вероятно мадам Руссет попала в какой-то момент в сферу внимания знаменитого ленинградского “секс-гармонизатора” Астромова-Ватсона-Кириченко, в 1925 году уже предложившего свои услуги ГПУ.

Темой “оккультятины” в ГПУ в то время занимался такой весьма колоритный персонаж, как Яков Саулович-Соломонович Агранов, уже известный тогда как “продавец билетов на философский пароход”, начальник Секретно-политического отдела и член коллегии ОГПУ. А заодно большой друг Маяковского, Есенина, четы Бриков и прочих знаменитых персонажей той эпохи. Ранее он же был особоуполномоченным ВЧК, и в этом качестве – “вдохновителем и организатором” знаменитого “дела Петроградской боевой организации” Таганцева. Как человек творческий, он не дал остановиться подчинённым на разгроме “секс-ложи” Астромова, и в 1927 году подобная же участь постигла неокатарский “Орден святого Грааля” Гошерона де ла Фосса, большинство членов которого было арестовано в ходе массовых мероприятий 15 июня 1927 года. В числе прочих был тогда впервые арестован и будущий “добрый фей” Варбанец – Люблинский, он же Нахимович, Владимир Сергеевич, он же Соломонович, он же Мовшевич… Кстати, пришёл он в “орден” не просто так, а уже имея посвящение и определённый масонский опыт в великой ложе “Астрея” мартиниста Мёбеса, также “севшего” в Соловки.

Уже 8 июля того же года состоялось решение коллегии ОГПУ, по которому ленинградские “катары” получили от 10 до 3 лет лагерей, только двое были оправданы. Однако опять “что-то пошло не так”: Люблинский ещё 1 июля был отпущен из внутренней тюрьмы ГПУ, и наведался на квартиру Варбанцов – возможно просто потому, что она была ближе всего к тюрьме.

Поскольку люди в ГПУ в то время, да и позднее, служили хмурые и неприветливые, обычно начисто лишённые сентиментальности, то мы вряд ли можем предполагать, что нашему “фею” в тюрьме удалось чем-то разжалобить суровых чекистов. Скорее всего после двух недель содержания под стражей ему могло быть сделано предложение, от которого он, как человек благоразумный, решил не отказываться. А остальные в большинстве поехали в лагеря…

– На чём может базироваться такое предположение?

– На календарных сроках. Возможно он, как малозначительный член организации, и так имел все перспективы быть оправданным коллегией, но вышел на свободу ещё до того, как состоялось решение по делу. На что должно было быть соответствующее обоснование. Просто так людей из тюрьмы не отпускают.

Кстати, буквально рядом с квартирой Варбанцов, на Кирочной улице, располагалось ещё одного такого же рода  общество – так называемое “Братство истинного служения”, от которого собственно и пошло само понятие пресловутой “гармонизации” с сексуальным подтекстом. Общество, которое тоже начинало со столоверчения, а закончило массовыми оргиастическими мероприятиями на несколько десятков человек. При этом по уставу действительные члены этого “братства” не имели права работать “на советскую власть”. Вспомним тут “вечную домохозяйку” мадам Руссет… Члены “братства” получили лагерные сроки по тому же решению коллегии ОГПУ, лишь некоторые отделались высылкой. Но Люблинский и Руссет опять оказались “не при чём”, а маман Варбанец так и не устроилась на работу.

В феврале-марте 1928 года ГПУ был разгромлен так называемый орден “Эмеш редививус”, а за ним пришёл черёд и ещё одной неокатарской структуры – кружка “медиевистов” Гревса и Добиаш-Рождественской, который был тесно связан с обществом “Воскресение” Мейера. Что интересно, в нём Люблинский состоял вместе со своей женой. Кстати, ни кто иной как Добиаш-Рождественская несколькими годами ранее ранее рекомендовала простого паренька из еврейской купеческой семьи Нахимовича, работавшего тогда учителем в 10-й единой трудовой школе (ранее женской), на работу в “публичку”…

Люблинский отсидел по этому делу снова  в той же внутренней тюрьме ГПУ аж 57 дней…и опять вышел “на свободу с чистой совестью”, к его жене вопросов у органов почему-то вообще не возникло – её даже поленились допросить по делу, не говоря о том, что не стали арестовывать, как других участниц… Причём решение коллегии ОГПУ по этому делу состоялось только летом 1929 года, но Люблинский был отпущен гораздо раньше, еще под конец 1928 года. Здесь надо понимать, что по вполне оправданной практике спецслужб что до, что после революции, арестовывали всех участников организации, просто кого-то потом тихо отпускали, а кто-то получал сроки. Здесь можно вспомнить убийцу Столыпина, провокатора охранки Богрова, который  точно так же арестовывался по собственным же доносам…Так что видимо Люблинский-Нахимович сполна “отблагодарил” составившую ему ранее протекцию Добиаш-Рождественскую… Кстати, никто из осуждённых по этому делу на него самого показаний так и не дал.

В любом случае, как бы это затем ни рассматривать, Люблинский никогда более не сидел, в том числе и в ситуации 1937-38 годов, когда “органы” гребли всех просто “по спискам”, в том числе и проходивших по делам предыдущих годов – такие люди тогда были первыми кандидатами под репрессии. То есть видимо ещё ранее он получил от ГПУ/НКВД условно “шапку-невидимку”, позволявшую оставаться “невидимым” для “органов” даже в такое опасное время. Что ж, можно только позавидовать… Полагаю, что многие “попавшие под раздачу” в те непростые годы, могли бы сказать ему особое человеческое “спасибо”… Заметим, что он не был в те годы уникальным обладателем такой “шапки-невидимки”: только из окружения Мейера и Гревса минимум ещё двое имели нечто подобное. Варбанец, что характерно, тоже – будучи дочерью дворянки и разоблачённого “врага народа”, она не попала под каток ежовских репрессий. Хотя вроде бы должна была, доносы на неё писались…

Отметим тут, что летом военного 1943 года Варбанец внезапно начала активно общаться с известной пианисткой Юдиной, ранее тоже проходившей по тому же неокатарскому делу Мейера-Гревса вместе с Люблинским. Для Юдиной то дело закончилось фактически высылкой и так называемым “волчьим билетом” то есть по сути “запретом на профессию”, который был снят очень нескоро. Уместно будет вспомнить, что при этом не были причинены страдания ни одному Люблинскому, второй арест вообще никак не отразился на его последующей карьере, напротив – она резко пошла “в гору”.

Для общего понимания рассматриваемой предметной области здесь необходимо небольшое отступление: ещё с середины 1920-х годов в спецслужбах страны возникла вполне обоснованная с практической точки зрения методика, когда особый “кадровый резерв” из числа секретных сотрудников привлекался для удовлетворения вполне естественных сексуальных потребностей определённого круга персонажей, например из числа иностранных гостей. Тогда приезжавших регулярно в обе пролетарские столицы хотя бы по линии Коминтерна.

Ну подумайте сами: зачем органам допускать ситуацию с поиском “гостями” вполне конкретных приключений “на стороне”, которые вдобавок в тех реалиях могли закончиться совершенно криминальными сюжетами, если можно заранее подготовить и подвести к ним специально на то обученных дам? И не беда, если некоторым “дамам” и 16-ти лет ещё не исполнилось… Зато особо на то натасканные “дамы” добросовестно потом доложат кому следует, “кто чем дышит” из числа “гостей”… А кто может лучше всего подходить на эту роль, чем уже “спалившиеся” на делах типа астромовского либо “братства” участницы  регулярных “гармонизаций”, имеющие по данному направлению работы немалый практический опыт и уже лишённые каких-либо предрассудков и комплексов в сексуальной сфере? Так вот, видимо, и совпадали соображения текущей целесообразности с результатами оперативных наработок…

–  Но Варбанец вроде даже замужем была?

– Да, причём минимум дважды: первый её так называемый “брак”, который можно считать таковым лишь с большим допущением, относился очевидно как раз к периоду 1931-32 годов. Возможно, свою роль сыграло и вполне понятное желание девочки-подростка уйти из-под опеки матери. Но “счастливый муж” очень быстро убедился, что его совсем юная избранница вовсе не собирается останавливаться на достигнутом и строить унылые семейные отношения, она видимо продолжала наращивать свой опыт в сфере “гармонизации” активнее, чем стахановцы рубили уголь…

Второй эксперимент Варбанец в этой сфере относился к гораздо более позднему времени. Тогда она вышла замуж за офицера Владимира Васильевича Гродецкого.

Это тоже весьма пикантная фигура в реалиях того времени. Якобы он был пациентом госпиталя, в котором работала Варбанец.

То есть пациент и  медсестра…классическая ситуация…Однако есть интересные моменты. Во-первых Гродецкий, который был на два года младше Варбанец, родился в семье белогвардейских эмигрантов в Швейцарии. Но затем каким-то странным образом оказался в СССР, и указывал после этого своим местом рождения во всех анкетах Саратовскую область, причём нередко разные её места. Будучи вполне призывного возраста, он оказался в армии только в 1942 году и, получив звание младшего лейтенанта как имевший высшее образование, затем невероятно долго для условий военного времени “кантовался” по тыловым частям – запасным полкам, потом в полку резерва офицерского состава, в итоге до 1944 года он едва получил  лейтенанта, хотя в реалиях того времени, исходя из официальных сроков выслуги должен был быть минимум старшим лейтенантом или даже капитаном. Последнее его место службы после перевода из запасных частей – внезапно сразу при  военном совете Ленфронта. Как уж его угораздило там сразу получить ранение и попасть в  госпиталь – кто ж знает, на войне всякое бывает… Однако заметим, что в архивах в принципе нет документов о его призыве с началом войны, что может означать только одно: на тот момент он уже состоял на службе. В каком ведомстве – это уже другой вопрос, НКВД и НКГБ тогда свои кадровые учёты в наркомат обороны не передавали, как, впрочем, и наркомат путей сообщения, имевший собственные строевые части. В рядах действующей армии Гродецкий почему-то только с апреля 1942 года, в апреле 1943 года он ещё младший лейтенант в 223 запасном полку, откуда переводится…в 9 запасную дивизию, потом в период 1943-44 годов на несколько месяцев оказывается в 743 стрелковом полку – полк тогда был дислоцирован в Ленинграде, – где получает лейтенанта, затем снова в 59 отдельном полку резерва офицерского состава, потом в 64 запасном полку, откуда и отправляется служить при военном совете фронта. В ноябре 1944 года он уже демобилизован из действующей армии. Здесь опять же современному читателю надо пояснить следующее: в запасных частях обычно офицеры задерживались на очень непродолжительное время, только до направления на доукомплектование маршевых частей, идущих на фронт. Гродецкий же ухитрился вообще не попасть на фронт ни разу. Мало того, что непонятно, где он был с июня 1941 года до апреля 1942 года, так и после этого он полтора года “кантуется” исключительно по запасным частям, переводясь из одной в другую. При этом даже в таком варианте службы он по срокам должен был получить старшего лейтенанта, но и звание лейтенанта он получает только к 1944 году, причём для этого его очевидно ненадолго переводят в строевую часть – 743 полк, – а когда полк направляется из-под Ленинграда на фронт, то Гродецкий из него переводится почему-то в 59 полк резерва офицерского состава, тогда дислоцированный под Киевом. Что это было? Командировка?  Потому что из этого полка он не попадает во фронтовую часть, как должен бы, а возвращается в Ленинград, в 64 запасной полк. А между тем такое перемещение обычного офицера между частями разных фронтов в тех реалиях требовало согласования на самом высоком уровне. Удивительная фронтовая карьера… Кстати, никаких сведений о его ранении и убытии в госпиталь нет, так что и это не более, чем очередная легенда.

– Как же такое могло быть возможно? Может быть он состоял на службе в военной контрразведке?

– Это тоже не особо вероятно, поскольку контрразведка “СМЕРШ” тогда относилась к наркомату обороны, и он должен был бы числиться в её кадрах. А вот то, что он мог быть секретным сотрудником ГУГБ НКВД, затем НКГБ, “освещавшим” всю войну настроения в запасных частях – гораздо более вероятно. Во всяком случае такого рода перемещения исключительно по запасным частям здорового молодого человека в то время были возможны только при вмешательстве неких “высших сил”… Это объясняет и его увольнение из армии ещё до окончания войны – скорее всего он просто вернулся на место постоянной службы, когда война уже явно близилась к завершению. В этом контексте его кратковременный перевод в строевую часть был вероятнее всего вызван именно желанием хоть раз повысить его в звании – командиры запасных частей не имели тогда прав на это. А его перевод непосредственно перед увольнением на службу при военном совете фронта – элементарным способом “обрубить концы”, чтобы не подумали чего…

Кстати, попутно в 743 полку, числясь на должности командира взвода, кроме очередного звания он тоже получил медаль “За оборону Ленинграда” – свою единственную боевую награду за всю войну… Заметим, из более чем двух тысяч бойцов и командиров полка эту медаль получили только 310 человек, и в их числе – только что переведённый в полк Гродецкий, явно не успевший ещё никак себя проявить при обороне Ленинграда. Или всё-таки успевший? То есть для того, чтобы наградить его, “обошли” с медалью наверняка многих, давно воевавших в полку. Между прочим, с медалью “За победу над Германией” у него та же история, что и у Варбанец: он должен был быть ею награждён по окончании войны, но такого приказа попросту нет. Вернее, нет в открытом доступе, то есть он опять же видимо не рассекречен до настоящего времени.

Отметим тут, что в 1945 году в анкетных данных Варбанец указывала, что “муж” Гродецкий якобы до сих пор “в армии”, хотя по документам он был демобилизован из рядов ещё в ноябре 1944 года, в Ленинграде, о чем она как жена явно должна была знать. Кстати, на каком основании был демобилизован офицер во время войны – не уточнятся. Точно так же, как невозможно понять, почему мадам Варбанец-Гродецкая вдруг к 1946 году оказалась под прежней добрачной фамилией. Дело в том, что в то время за резким изменением анкетных данных лиц, имеющих соответствующие допуски, кадровые службы и специально на то уполномоченные органы следили не менее нервно, чем иные девицы – за нарушениями известного цикла… А данный брак, зарегистрированный кстати, так и не был никогда официально расторгнут: Варбанец потом что-то лепетала, что её избранник якобы “оказался двоежёнцем”, но где ж практические результаты? Тем более, что никакой “другой жены” у Гродецкого как минимум на период 1942-44 годов также по документам не усматривается: в армейских учётах тогда фиксировались родственники, просто чтоб знать, кому если что отправлять “похоронку”. Гродецкий же предстаёт по ним “круглым сиротой”.

– Зачем же вообще было жениться-разводиться?

– Сложно сказать. Может быть, опять же “по большой оперативной нужде”.

Возможно, Гродецкий должен был исполнять некое задание, для которого по легенде он должен был быть женатым человеком, вот начальники ему и выделили “жену” из “резерва”. Что было под рукой, так сказать. В чисто бытовом же плане последующий развод был неизбежен – Гродецкий судя по тому, что мы о нём знаем, был всё же обычным нормальным мужчиной, а Варбанец не только не собиралась прерывать свои постоянные отношения с Люблинским, – она вполне открыто сожительствовала с ним всю блокаду, пока его жена была в эвакуации – но и свою жизнь вольной “птицы” тоже не собиралась никак ограничивать. Кроме того, в свои двадцать с копейками она уже была бесплодна – это, скорее всего, сказались последствия криминальных абортов, сделанных видимо ещё в подростковом возрасте.

– А что было с “добрым феем”?

– С “феем” тоже было немало интересного… Как было сказано, видимо успешно “угармонизировав”  во времена оные маман Руссет, в какой-то момент он обратил своё благосклонное внимание и на её рано осознавшую себя женщиной дочурку с незаконченным семилетним образованием. Которая, как оказалось, уже тоже была совершенно не против “сгармонизироваться” со взрослым дяденькой. Но надо отдать ему должное: если бы не это вмешательство, то судьба девочки-подростка могла сложиться совсем печально.

И в 1934 году, когда ей было уже 17 лет, он всё же устроил свою пассию работать помощником библиотекаря в ЦПКиО. Была тогда такая странная фишка, когда в парке  культуры стояли библиотечные ларьки, где можно было взять книжку почитать… Однако оттуда её уволили буквально через несколько месяцев официально “по сокращению штата”, по факту же видимо – из-за систематических прогулов, а если она и появлялась на работе, то предпочитала размещаться в окрестных кущах, иногда в обществе местных сатиров и фавнов, а отнюдь не скучать в душном библиотечном ларьке… Руководство ЦПКиО что называется вздрогнуло…

Здесь для современных читателей снова необходимо дать пояснение: дело в том, что в СССР после введения по сути обязательной трудоустроенности зачастую единственным способом избавиться от проблемного работника, не желавшего увольняться “по собственному желанию”, было именно увольнение “по сокращению штатов”. Причём для его руководителя такой шаг был не менее проблемным, поскольку при централизованном планировании, столь популярном в СССР, сокращённую должность затем можно было восстановить в штате только с немалым трудом.

Тут отметим, что нашу героиню Варбанец и под конец её карьеры из “публички” пришлось увольнять точно так же – “по сокращению штатов”, сама она, уже будучи на пенсии, уходить ну никак не желала… Ну и вполне понятно, что ценного сотрудника, которой вроде бы должна была бы быть Варбанец к концу службы в библиотеке с учётом её опыта, ни один вменяемый руководитель без особой на то нужды не станет увольнять таким способом, предполагающим немало проблем и с собственным руководством, и для него…

Вернёмся, однако, к 1930-м годам: Люблинский, с пониманием относясь к таким слабостям своей подопечной, а возможно и исполняя чьё-то прямое указание, в 1935 году трудоустроил её библиотекарем в Дом инженерно-технических работников им. Молотова. Там вроде и работа поспокойнее, и кустов совсем уж рядом нет… А в 1936 году её перевели на работу в ЛИФЛИ, после присоединения ЛИФЛИ к ЛГУ она работала в библиотеке филологического факультета ЛГУ, и наконец с марта 1938 года она стала работать библиотекарем в Рукописном отделе Публичной библиотеки, под непосредственным руководством своего “фея”… Заметим, на тот момент бойкая девушка 22-х лет не имела даже нормального среднего образования… Но зато была дочерью “разоблаченного врага народа”, и с очевидными несообразностями в анкетных данных, а пропихивал её на должность дважды арестовывавшийся чекистами Люблинский с общеизвестным масонским “бэкграундом”. Что совершенно  не помешало ей, как и Люблинскому ранее, получить в “первом отделе” все необходимые допуски. Чудеса?

Да, видимо не только современная Россия, но и тогдашний СССР был “страной возможностей”… Жаль, что не для всех…

Кстати, о вполне конкретных “возможностях”: Варбанец получила отдельную комнату в коммуналке на Гангутской, то есть в пешей доступности от “Большого дома”, когда максимум, на что  могла рассчитывать одинокая девица в то время – койкоместо в общежитии по месту работы, а целые семьи нередко ютились даже не в комнатушках, а буквально по “углам”. Причём квартира была телефонизирована – это было обязательное условие тех лет для поселения сотрудников соответствующего рода… На такие чудеса был не способен даже начальник отдела “публички”, каковым к тому времени являлся её “фей” Люблинский. Но для компетентных органов в то время не было ничего невозможного в этой сфере.

Позднее, что интересно, руководство “публички” что называется “выбило” Варбанец, как заслуженной сотруднице, отдельную квартиру в новостройке на окраине, но переезжать туда она не возжелала, и в итоге выменяла свою отдельную квартиру у соседки по коммуналке на ее комнату. Здесь опять же надо дать пояснение современным читателям, что в то время сделки с недвижимостью были в принципе на грани закона, и, чтоб провернуть такую операцию, ей понадобилась явным образом санкция городских властей, ведавших распределением жилплощади. Оная санкция очевидно была получена вполне успешно, невзирая на очевидную странность операции – обмен отдельной квартиры, тем более только что полученной вне очереди и адресно, на комнату в коммуналке. Кстати, в “своей” новой квартире Варбанец поленилась, исходя из имеющихся документов, прописаться даже номинально, а это тогда было необходимо для соблюдения формальностей советской процедуры так называемого “обмена”. Что ничуть не помешало успешности операции. Так что и “фей” далеко не всегда определял все возможности своей подопечной…

Когда началась война, с бывшим “рыцарем Грааля” Люблинским чудеса продолжились: он вроде как поначалу был мобилизован, но отнюдь не в армию – он был назначен помначштаба и инспектором боевой подготовки МПВО (местной противовоздушной обороны) Куйбышевского района Ленинграда.  Кстати, МПВО, что будет неожиданно для современного читателя, относилась тогда к ведению НКВД, а не наркомата обороны… Заметим, он пошёл не в народное ополчение, как многие из его коллег по библиотеке, погибшие затем в боях еще в первую фронтовую зиму, и даже не в “истребительные батальоны”, формировавшиеся тогда из трудящихся, а в полувоенную организацию. Простите, но что по части боевой подготовки мог “инспектировать” в ПВО ни разу не служивший Люблинский с учетом своего несомненно богатого боевого опыта? И как он мог исполнять обязанности помощника начальника штаба МПВО? Однако в июле 1943 года он даже стал начальником штаба МПВО сектора публичной библиотеки, это практически был центр Ленинграда, пересечение Садовой и Невского. И что удивительно – в итоге это ему не помогло, 15 апреля 1944 года, то есть уже сильно позже прорыва блокады, он был-таки вдруг отчислен из МПВО, внезапно признан годным к строевой без ограничений и призван в действующую армию, став бойцом 576 отдельного минометного полка. Но видимо вовремя опомнились….

– “Звонок другу”?

– Да, скорее всего. Уже 23 мая того же года, невероятно быстро для условий того времени, он был демобилизован что называется “в чистую”. Безо всякой разумной к тому мотивации. Видимо, некто из лиц влиятельных всё ж имел к нему недоброе, но наш “добрый фей” опять успешно выкрутился… При этом в данном случае на него кто-то явно “затаил хамство”, как писал классик: со своим университетским дипломом Люблинский должен был по норме тех лет сразу быть произведён минимум в младшие лейтенанты, а не призываться рядовым бойцом-миномётчиком. Впрочем, надо отдать должное своеобразному чувству юмора неизвестного нам товарища, явно питавшего к нашему герою самые нежные чувства: ведь “миномётчик” из Люблинского примерно такой же, как и “инспектор боевой подготовки ПВО”.

И, как и в случае с Варбанец, ситуация с наградами Люблинского странная, причём ещё более: точно так же до сих пор не рассекречен приказ о его награждении медалью “За доблестный труд в Великой Отечественной войне”. Может, они оба по приказу одной конторы эту медаль получали? При этом как служивший в МПВО и номинально в действующей армии, хоть и очень недолго, он тоже должен был получить не эту медаль, а медаль “За победу над Германией”.  Но самое загадочное – до сих пор не рассекречен приказ о его награждении медалью “За оборону Ленинграда”. Выходит, он и эту медаль в той же конторе получал? То есть, может быть по линии НКВД, как числящийся за МПВО?

Еще одна занятная деталь, “не замеченная” почему-то никем из его последующих биографов, а среди них были ожидаемо Варбанец, Юдина, а также Враская, Гранстрем, Каганович. Кто-то из видимо очень добрых сотрудников “первого отдела” в одной из кадровых анкет Люблинского оставил напротив записи о его службе в 1941-44 годах в МПВО приписку: “оперативный работник”. Всё бы ничего, но непосредственно в МПВО штатно не было оперативных работников…Вообще, от слова “совсем”.

Зато они в изобилии встречались в других службах НКВД, в состав которого МПВО, как было сказано, входила… Этот безымянный кадровик библиотеки оставил нам такой вот своеобразный намёк, полагаю – видимо тоже питая чувства совершенно определённого рода к “доброму фею”… Хотя, скорее всего, это было сделано им для своих преемников, чтобы те могли легче сориентироваться в подотчётном им коллективе, и не “наломать дров” по незнанию.

В любом случае, “шапка-невидимка” Люблинского работала вполне исправно и после войны: его никак не коснулось “Ленинградское дело”, а когда началась компания против “безродных космополитов”, под которую он обязан был попасть просто по всем раскладам – Люблинский таки подвергся “массовым репрессиям”: ему пришлось из “публички” уволиться “по собственному желанию”. Видимо просто потому, что иначе это бы выглядело уж совсем вызывающе… А многие тогда опять-таки получили реальные сроки…

– То есть, “случайная” встреча Льва Николаевича с Варбанец в мае не могла закончиться ничем, кроме ареста и нового лагерного срока?

– Как ни грустно это признавать, но нет. Иначе это было бы “браком в работе” соответствующих “оперативных работников”, как и их куратора. А это недопустимо…

Скажу больше: если бы не эта встреча, то о данной “птице” сейчас в лучшем случае помнили бы два с половиной специалиста по Гутенбергу во всём мире, и то – если б не забыли…Ну может быть вспомнили бы о ней ещё особо дотошные исследователи оккультных обществ в СССР 1930-х, вроде Брачёва или Никитина…

А так – она въехала в историю, как любит говорить сейчас Гугль*, “стоя на плечах гигантов”…
______________________________
* – Google/Meta – экстремистская организация, запрещённая в России

Не такой уж и плохой разворот судьбы, не находите?
Это тоже сарказм…

Отметим лишь, что и после реабилитации и освобождения Льва Николаевича из лагеря она добросовестно попыталась отрабатывать “тот же номер” – вероятно, указание руководства на поддержание контактов с ним продолжало действовать…  В ситуации, когда и для Анны Андреевны, и для самого Льва Николаевича всё уже было более чем очевидно, это явно были не более чем неуклюжие попытки продолжать “исполнять свой служебный долг”.  И, как справедливо заметила Ольга Геннадьевна в обсуждаемой нами статье, “В отличие от Льва Гумилева, Варбанец сохранила его письма (но при этом уничтожила свои?) и «отомстила чужими руками», сделав их предметом досужего любопытства”. Свою личную переписку с Варбанец сам Лев Николаевич вернул ей по собственной инициативе, видимо ничуть не сомневаясь, что согласованные тексты её писем к нему и так подшиты “где надо” в дело. Как и копии его ответов: переписка з/к тогда была подцензурной.

– Возвращаясь к вашей метафоре о камбале  в начале беседы – можно ли рассчитывать, что соответствующие документы будут рассекречены?

– Нет. Однозначно. Существующая практика рассекречивания такого рода дел этого не предполагает. Для того, чтоб это произошло, нужно буквально потрясение всех основ государства, как это было, например, в 1917 году, когда оказались рассекречены многие провокаторы прежней царской охранки… Что, отметим, осталось практически незамеченным, и невостребованным, поскольку всем было уже не до того…

– То есть получить к этим документам доступ невозможно?

– Получить возможно, но разместить полученную информацию в публичном пространстве – нельзя. Просто по закону нельзя. Так что остаётся только исходить из того, что если рыба очень похожа на камбалу – наверняка она и есть камбала.

– Спасибо за очень интересную беседу.