Поиск по сайту:

Общий поиск по сайту, вики-разделам и форуму:

Гугель-поиск:

Замечание об авторских правах. На представленный ниже текст и иллюстрации к нему распространяется действие Закона РФ N 5351-I "Об авторском праве и смежных правах" (с изменениями и дополнениями на текущий момент). Удаление размещённых на этой странице знаков охраны авторских прав либо замещение их иными при копировании данного текста(сопровождающих его иллюстраций) и последующем его воспроизведении в электронных сетях является грубейшим нарушением статьи 9 упомянутого Федерального Закона. Использование данного текста или иллюстраций к нему в качестве содержательного контента при изготовлении разного рода печатной продукции (антологий, альманахов, хрестоматий и пр.), подготовке документов, текстов речей и выступлений, использование в аудиовизуальных произведениях без указания источника его происхождения (то есть данного сайта) является грубейшим нарушением статьи 11 упомянутого Федерального Закона РФ. Напоминаем, что раздел V упомянутого Федерального Закона, а также действующее гражданское, административное и уголовное законодательство Российской Федерации предоставляют авторам широкие возможности как по преследованию плагиаторов, так и по защите своих имущественных интересов, в том числе позволяют добиваться, помимо наложения предусмотренного законом наказания, также получения с ответчиков компенсации, возмещения морального вреда и упущенной выгоды на протяжении 70 лет с момента возникновения их авторского права.

Добросовестное некоммерческое использование данного текста и/или иллюстраций (за исключением иллюстраций, являющихся общественным достоянием) без согласия или уведомления автора предполагает наличие ссылки на источник происхождения (данный сайт), для коммерческого использования в любой форме необходимо прямое и явно выраженное согласие автора.

Корявцев П.М.

Беседы о карельском языке

//Корявцев П.М. Беседы о карельском языке. С-Пб.: 2008.

"Со злобой осуждали мой язык,

Сознательно не вникнув в суть предмета,

Народу неизвестные поэты,

Издавшие по два десятка книг."

А.Дольский

     Первоначально эта книга в виде серии статей была написана мною для интернет-проекта карельской вики-библиотеки и словаря, но уже в процессе написания она переросла чисто популяризационный формат и превратилась во вполне самостоятельное исследование. Занявшись систематизацией материалов для книги, я обнаружил, что карельский язык, являющийся старописьменным и имеющий богатейшую тысячелетнюю историю, продолжает во многом оставаться своего рода terra incognita, причем как для лингвистов, так уже и для самих карел, практически тотально являющихся биэтнорами и зачастую гораздо более свободно владеющих русским или финским языком, нежели родным карельским. Существующие же малочисленные публикации даже профессиональных филологов грешат определенной однобокостью и часто отражают сугубо индивидуальные воззрения автора на проблему. Так, например, весьма объемистые публикации профессора П.Зайкова по вопросам карельского языка отражают ситуацию исключительно в северокарельских (беломорских) диалектах, при этом он, осознанно или нет, упускает при описании многие падежные формы, виды числительных и т.п.. В ряде публикаций, в том числе и академических, ошибочно утверждается о совпадении некоторых падежных форм в определенных языках и диалектах, в то время как в действительности у них просто меняется способ формообразования - вместо суффиксов-формантов используются послелоги и т.д..
    Мы пытаемся по возможности восполнить досадные пробелы, оставленные предыдущими авторами. Кроме того, в данной книге впервые публикуются материалы по древней карельской рунической письменности, включая авторские прорисовки т.н. "скругленных" карельских рун, дается их первичная классификация. Хочется надеяться, что эти материалы послужат отправной точкой для профессиональных исследователей архаичных письменностей.
    Данная публикация безусловно тоже, скорее всего, не свободна от ошибок, но при существующем положении вещей в карельской филологии любая публикация - это лучше, чем совсем ничего. Карельский язык, язык "Калевалы", став в XX веке жертвой финского национал-шовинизма с одной стороны и "пролетарского интернационализма" - с другой, оказался в уникальном положении - до настоящего времени он не имеет устоявшейся литературной нормы и развивается совершенно произвольно, что при обширном географическом ареале дало колоссальное диалектное разнообразие. И эта книга является в первую очередь отражением восприятия карельского языка ее автором, со всеми личностными особенностями и неизбежными заблуждениями. Одним словом, кто сможет - пусть сделает лучше!

Содержание

Беседа первая

Что такое карельский язык
Многообразие карельского языка
Диалекты и субдиалекты
О Калевале

Беседа вторая

Словообразование в карельском языке
О лексике карельского языка

Беседа третья

Склонение и спряжение в карельском языке

Склонение по падежам
Склонение по родам
Склонение по числам
Особенности склонения имен
Склонение прилагательных по степеням сравнения
Склонение местоимений
Спряжение глаголов
Спряжение неправильных глаголов

Беседа четвертая

Фонетика карельского языка
Карельская письменность
Карельское руническое письмо

Беседа пятая

Числительные
Причастия
Союзы
Предлоги
Частицы
Наречия
Модальные слова

Вместо послесловия

Беседа первая.

Что такое карельский язык?

На самом деле вопрос не так прост, как хотелось бы. Дело в том, что существовавшая ранее норма литературного карельского языка благодаря усилиям самых разных политических сил в XX веке была практически полностью утрачена, и ее восстановление в настоящее время остается под большим вопросом.

Вот как трактует эту проблему уважаемый Yougi (Евгений Сергеев), который в свое время высказался об этом вполне определенно:

"Собственно-карельский не является литературным карельским, это просто общее название для ряда иногда совершенно непохожих друг на друга диалектов ( таких как паданский и кестеньгский ), употребляемых к северу от линии Ребола-Кархумяки.

Ошибочное мнение о том, что vienankarjala играет роль некоего "литературного карельского" проистекает из того факта, что данный диалект являлся родным для группы писателей, творивших на финском языке (Тимонен, Степанов и пр. ), и вставлявших в свои опусы из жизни карельских крестьян пространные диалоги на родном диалекте.

Что считать финским и что карельским языком? Видлицкий диалект карельского языка абсолютно ничем не отличается от салминского диалекта финского ( кто найдет 10 отличий, может рассчитывать на бутылку хорошего коньяка от меня - I`m deadly serious ). Если брать финский т.н. kirjakieli AKA официальный язык, на котором в Суоми изъясняется только телевизор и центральные газеты, то, зная карельский, можно уловить общий смысл излагаемого, но детали все равно ускользнут. С абстрактным финским фермером на карельском можно побеседовать о видах на урожай овса - лексика совершенно одна и та же. Можно даже беседовать практически на все остальные темы - нужно только помнить, что ряд слов на карельском и на финском имеют разное значение (или разную степень употребления в языке) как то hetki (kar.) - долго, hetki (suom.) - моментально;kuseta (kar.) - пИсать, kuseta (suom.) - ссать; vittu (kar.) - ну оччень грубое ругательство, vittu (suom.) - что-то типа связки между словами (аналогично русскому 6ляtb).

Сильно отличается техническая лексика, но это надо быть просто специалистом в отрасли, чтобы все понимать. Когда я писал, что литературного карельского языка ноне не существует, я имел в виду то, что во-первых, среди карельских писателей отсутствуют яркие личности, читать которых было бы интересно всем карелам, а во-вторых, ни у кого не достает искусства писать на языке, который был бы понятен всем группам. А так - есть у меня книги на карельском, изданные до войны - вполне нормально читаются всеми карелами, проверял."

В результате, поскольку нормы строго говоря нет, так что и о "безграмотности" говорить не приходится - тот же уважаемый Yougi полагает возможным считать карельским любое наречие, близкое карельскому, на котором разговаривает карел. Так что здесь наблюдается полная свобода, по крайней мере сейчас.

А если говорить по-научному, tiedakši, так сказать, то это по утверждению соответствующей энциклопедической статьи

язык карел, один из прибалтийско-финских языков. Число говорящих — около 80 тыс. человек, в том числе в России - 53 тыс. человек (по данным переписи 2002 года), в том числе в Карелии — 35 тыс. человек.

Карельский язык относится к прибалтийско-финской ветви финно-угорской группы языков и классифицируется как агглютинативный язык. Письменность на основе кириллицы возникла не позднее первой половины XIII века, в 1930-х годах была введена письменность на основе латиницы.

Для фонетической системы карельского языка характерны озвончение согласных в интервокальной позиции и после сонорных согласных; позиционная палатализация согласных. Для морфологии характерны показатель множественного числа -loi-/-löi- в косвенных падежах; синкретизм в подсистемах внешнеместных и внутреннеместных падежей.

Так что, если подвести итог, карельский язык - это язык или группа языков, на которых говорят от Ботнии до Беломорья и от Кольского полуострова до Москвы. При относительно небольшом количестве носителей языка он отличается колоссальным диалектным многообразием.

Следует однако учитывать, что с позиций официальной финской идеологии карельского языка вообще не существует, финны считают, что это диалект их родного финского.

Многообразие карельского языка.

Согласно официальному взгляду на проблему, карельский язык

имеет три диалекта:

собственно карельский — наиболее близок к финскому языку
ливвиковский — совмещает основные черты собственно карельского диалекта и ряд особенностей вепсского языка
людиковский — имеет сильно выраженные черты вепсского языка

Кроме перечисленных, существует тверской (тиверский, карел. tiverin karielan kieli) диалект языка, бытующий среди тверских карел и по своим особенностям наиболее близкий к архаичному собственно карельскому языку еще до того, как он испытал сильное влияние вепсского языка. В целом же особенностью диалектов карельского языка является то, что они значительно разнятся по структуре, лексике, фонетике и морфологии, вплоть до различий в алфавитах. Классификационные различия между перечисленными диалектами более существенны, чем, например, между русским и украинским языками, или между мокшанским и эрзянским языками мордвы. Вероятно целесообразно было бы считать всё-таки диалекты карельского отдельными языками, тем более, что внутри них существуют (или существовали ранее) отдельные субдиалекты (говоры). Собственно именно этой точки зрения придерживаются европейские лингвисты, выделяющие ливвиковский и людиковский диалекты как отдельные прибалтийско-финские языки, в общепринятой международной классификации им присвоены отдельные коды ISO.

Различия в строе и лексике карельских языков можно проследить на следующих примерах перевода стихов Святого Писания (карельские трилингвы собрал уважаемый Malhonen):

ливвиковский: Kolme vuottu Iisus käveli Juudies da Galileis.
тиверский (тверской): Kolme vuotta Iisus käveli Iudeissa da Galilejašša.
собственно карельский: Kolmen vuuvven aijan Isussa kulki Juudiessa ta Galilejassa.

Три года Иисус обходил Иудею и Галилею

ливвиковский: Händü kuundelemah kerävüttih suuret joukot rahvastu,
тиверский (тверской): Rahvašta keräüdü šuurie arteliloida händä kuundelemah,
собственно карельский: Rahvasta keräyty suuria joukkoja häntä kuuntelomah,

Много народу собиралось, чтобы послушать его

ливвиковский: ku Iisusan sanois oli kummeksittavu vägi.
тиверский (тверской): žentän kun Iisusan paginoilla oli šuuri vägi.
собственно карельский: sentäh kun Isussan pakinoilla oli suuri väki.

Поскольку слово Иисуса имело великую силу

ливвиковский: Erähän kuulužan paginan Iisus pidi mäil.
тиверский (тверской): Ühen kuulovan paginan hiän pidi goralla.
собственно карельский: Erähän kuulusan pakinan Isussa piti vuaralla.

Иисус произнес знаменитую проповедь на горе

ливвиковский: Sentäh tädä paginua sanotah Mägipaginakse.
тиверский (тверской): Žentän šidä šanotah gorašanakši.
собственно карельский: Sentäh sitä kučutah vuarapakinaksi.

Поэтому её назвали Нагорной проповедью

ливвиковский: Iisus algoi Mägipaginan nenga:
тиверский (тверской): Iisus näin alotti gorašanan:
собственно карельский: Näin Isussa alko vuarapakinan:

Так Иисус начал Нагорную проповедь:

ливвиковский: Ozakkahat ollah omassah hengel köühät: heijän on taivahan valdukundu.
тиверский (тверской): Ožakkahat ollah hengissäh keühät: hiän oma on taivašvaldakunda.
собственно карельский: Osakkahat ollah henkessäh köyhät: heijän on taivahien valtakunta.

Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие небесное

ливвиковский: Rahvahien opastajes Iisus saneli arbavuspaginoi.
тиверский (тверской): Opaštuas's'a inehmizie Iisus šaneli äijän arvautuššanoilla.
собственно карельский: Opastuassah ihmisie Isussa pakasi äijän peittosanoilla.

Поучая людей, Иисус говорил притчи

ливвиковский: Niilöis häi saneli Jumalah da ilmanigäzeh elokseh näh.
тиверский (тверской): Näin hiän pagizi Jumalah näh da iinigäzeštä elännäštä.
собственно карельский: Näin hiän pakasi Jumalasta ta ijänkaikkisesta elämästä.

Так он говорил о Боге и жизни вечной

Из приведенных примеров видно, что носители всех трех языков в принципе в состоянии понимать друг друга, но в то же время зачастую используют разнокоренные слова для обозначения одних и тех же понятий, а также по разному формируют последовательность слов в предложении.

Диалекты и субдиалекты:

† - мертвые диалекты и говоры

собственно карельский язык
- северокарельский диалект
  - олангский говор
  - кестеньгской говор
  - керетьский говор
  - вица-тайпальский говор †
  - пистоярвский говор
  - ухтинский (калевальский) говор
  - вуккиниемский говор †
  - суомуссалмский говор
  - контокинский говор †
  - юксюярвский говор
  - панаярвский говор
  - усманский говор †
- южнокарельский диалект
  - рукаярвский говор
  - тункинский говор †
  - ребольский говор
  - паданский говор †
  - пораярвский говор †
  - мянтиселькинский говор †
  - иломанцевский говор †
  - корписелькинский говор †
  - суоярвский говор
  - суйстамский говор
  - импилахтинский говор
- тихвинский диалект
- валдайский диалект †
тиверский (тверской) язык
- зубцовский (дорожаевский, дёржинский) диалект †
- максатихинский диалект
- рамешковский диалект
- лихославльский (толмачевский) диалект
- весьегонский диалект
- талдомский диалект
ливвиковский язык
- сямозерский диалект †
- тулмозерский диалект
- ведлозерский диалект †
- видлицкий диалект †
- салминский (видлицкий) диалект
- коткозерский диалект
- рыпушкальский диалект
- неккульский диалект
людиковский язык
- кондопожский диалект
- пряжинский диалект
- михайловский (кууярвский) диалект †

Данная иерархия диалектов карельского языка (с некоторыми вариациями) считается общепринятой в финской и вообще западноевропейской филологии. В российской филологической школе исторически используется несколько иная структура диалектов:

собственно-карельское наречие
- северно-карельские диалекты
  - олангский диалект
  - кестеньгской диалект
  - тихтозерский диалект
  - вычетайбольский диалект
  - вокнаволокский диалект
  - ухтинский диалект
  - контокский диалект
- переходные диалекты
  - юшкозерский диалект
  - панозерский диалект
  - подужемский диалект
- южно-карельские диалекты
  - ругозерский диалект
  - тунгудский диалект
  - ребольский диалект
  - паданский диалект
  - поросозерский диалект
  - мяндусельгский диалект
  - тихвинский диалект
  - толмачевский диалект
  - весьегонский диалект
  - валдайский диалект
  - держанский диалект
ливвиковское наречие
- сямозерский диалект
- тулмозерский диалект
- ведлозерский диалект
- видлицкий диалект
- коткозерский диалект
- рыпушкальский диалект
- неккульский диалект
- кондушский диалект
людиковское наречие
- северный диалект
- средне-людиковский диалект
- южный диалект
- михайловский диалект

Как видим, если для ливвиковских диалектов картина практически идентична, то по остальным диалектам она различается радикально.

Некоторыми специалистами высказывалось сомнение, следует ли вообще считать людиковский диалектом карельского, не является ли он диалектом вепсского языка? Однако сами людики однозначно отождествляют себя с карелами, так что общепринятая точка зрения на этот вопрос видимо является верной. Также у российских и западноевропейских специалистов не принято выделять язык тверских карел (т.н. тиверский) в самостоятельный язык и даже диалект, хотя внутри себя он обнаруживает значительное диалектное разнообразие, да и приведенные выше примеры вполне наглядно свидетельствуют о его существенных отличиях от других карельских языков.

Большинство западноевропейских исследователей относят тихвинский и валдайский диалекты к говорам южнокарельского диалекта, хотя в них присутствует некоторое количество особенностей, свойственных скорее тиверскому (тверскому) карельскому. Возможно это вызвано тем обстоятельством, что и там, и там сохранились некоторые архаичные формы единого общекарельского языка; помимо этого, валдайский диалект и географически близок к тиверским диалектам.

Кроме того, в Финляндии существуют диалекты, официальной финской лингвистикой в рамках национальной идеи о монолитности финского народа трактуемые как говоры финского языка, но по сути являющиеся диалектами собственно карельского языка. Диалекты эти распространены на значительной части (более 1/3) территории Финляндии, преимущественно в приграничных с Карелией районах, к тому же ранее они охватывали практически всю Ингерманландию. Это в первую очередь так называемые "карельские" или юго-восточные или выборгские (западнокарельские) диалекты и более близкая к финскому саволакская (савосская) группа диалектов. Обе диалектные группы состоят из многочисленных говоров; выборгские диалекты делятся на два основных наречия, которые иногда называют эвремейским и савакотским, хотя название савакот известно только на Карельском перешейке и в Ингерманландии. Носители эвремейских говоров жили (живут) в районах, прилегающих к Финскому заливу. Носители говоров савакотского типа живут и жили в районах, прилегающих к Ладожскому озеру и южному берегу Сайменского озера. Эвремейская диалектная группа очень близка к ижорскому языку и достаточно близка к финскому языку, а говоры савакотской диалектной группы обнаруживают многочисленные связи с собственно карельским языком. Савосская группа финских диалектов подвергалась начиная с XII века сильному влиянию древнекарельского языка и имеет много общего с западнокарельскими (выборгскими) диалектами и собственно карельским языком.

Вследствие проводившейся в XX веке политики ассимиляции почти все западнокарельские ("юго-восточные") говоры к нашему времени практически исчезли. Единственным районом компактного проживания носителей этих говоров остается восточная часть финляндской губернии Южная Финляндия, включившая в себя после реформы 1997 года финляндскую Южную Карелию с городами Лаппеенранта и Иматра. Ранее эти территории относились к Кюменскому лену, а до 1940 года - к Выборгской губернии (лену). Тамошние карельские говоры, особенно в городах и поселках, в послевоенное время подвергались сильному влиянию финского литературного языка и соседних савосских финских диалектов. Коренное, сельское население этого района по утверждению некоторых специалистов по-прежнему традиционно считает себя карелами.

Если говорить о конкретных различиях языков и диалектов, то, как утверждала в свое время БСЭ

Для фонетической системы характерны: последовательное количественное и качественное чередование согласных в собственно карельском, количественное и с ограничениями качественное чередование в ливвиковском, только качественное чередование в людиковском диалекте; дифтонгизация долгих и стяженных гласных; изменения конечных -a, -ä в ливвиковском и людиковском. Для морфологии характерно: в собственно карельском аллатив совпал по форме с адессивом, а в ливвиковском и людиковском — аблатив с адессивом; в собственно карельском сохраняется трехчленная подсистема внутренных местных падежей (инессив, элатив, иллатив), а в ливвиковском и люидковском элатив совпал с инессивом. В лексике много слов, общих с вепсским и восточными диалектами финского языка, а также русских заимствований.

Но это, скажем так, усредненно-научная точка зрения на проблему разнообразия языка, хотя к ней и надо относиться с уважением - как-никак люди диссертации на этом защищали, получали ученые степени и звания и т.д.

Чтобы понять причины и реальный масштаб многообразия карельских языков и диалектов, необходимо заглянуть в глубь веков, в историю народов, населявших пространства от Балтийского моря до Уральских гор.

В начале 1-го тысячелетия от Р.Х. предположительно произошло разделение между собой прибалтийско-финских языков, бывших до того по всей видимости диалектами единого праязыка из числа финно-угорских. На протяжении примерно пятисот лет выделились прафинский язык, разделившийся на диалекты суоми и хяме, пракарельский, ливский, водский, язык наровы и условно говоря "прачудский", разделившийся позднее на языки веси, чуди белоглазой и чуди заволочской. К началу 2-го тысячелетия диалекты суоми и хяме стали самостоятельными языками, из карельского языка выделился самостоятельный ижорский язык и людиковский диалект, по сути являющийся также отдельным языком. К этому же времени вероятно часть ливов, переселившись на окраинные земли Карелии, сформировала свой собственный язык, считающийся ныне диалектом карельского - ливвиковский.

Первое письменное упоминание о собственно карелах относится к последним десятилетиям VII века и связано с конунгом данов Иваром Широкие Объятья, который потерпел поражение и был убит в местности, именуемой «Карельские заливы» (вероятно имелись ввиду шхеры побережья Карельского перешейка). Этот факт упоминается в «Деяниях данов» Саксона Грамматика и «Саге об Инглингах». Под 874 годом в «Эгиль-саге» упоминается о походе карелов на квенов, в союзе с которыми выступили варяги, что, впрочем, квенам не помогло - они были покорены карелами, некоторая их часть ушла с варягами и сохранилась в Норвегии до настоящего времени, оставшиеся же послужили основой для формирования субэтноса приботнийской корелы. К началу XI века относится упоминание о Карельском княжестве в «Саге об Олафе Святом», норвежском короле. Первым русским письменным источником, упоминающим о кореле, является новгородская берестяная грамота № 590, датируемая 1066 годом, в которой говорится о нападении литовцев на корелу (карел).

Первое письменное упоминание о карелах-ливвиках предположительно относится ещё к VI веку: в книге Иордана «О происхождении и деяниях гетов» перечислен ряд прибалтийско-финских народов, покоренных предводителем готов Германарихом. Большинство исследователей (Ю.Коскинен, К.Мюлленгофф, В.Томашек и др.) обоснованно считают, что данный обширный список народов был просто позаимствован Иорданом из недошедшего до нас итинерария. В этом списке наряду с мерей и мордвой присутствует народ под названием «Thiudos in Aunxis», то есть, согласно Ф.Брауну, «чудь олонецкая» (на большинстве карельских и прибалтийско-финских языков Олонец до настоящего времени называется Aunus, Aunuksi - это название в форме именно карельского транслатива, то есть буквально "чудь на (в) Олонце").

Первым из письменных источников о людиках упоминает датируемый первой половиной IX века Баварский аноним под именем племени лиуди или люди (лат. liudi,то есть практически воспроизводит самоназвание в латинской фонетике, данное предположение как правило оспаривается сторонниками норманнистской концепции, как и факт использования текста "Анонима" в качестве первоосновы для списка племен в "Повести временных лет"). Несколько позднее о карелах-людиках упоминает Ахмед ибн Фадлан в своей книге о путешествии на Волгу в 921—922 годах под названием народа «лууд-аана». Альтернативный вариант - о них упоминал Абу-л-Хасан Али ибн ал-Хусейн ал-Масуди в книге "Золотые копи" не позднее 947 года (он писал, что это многочисленное племя на Руси, которое торгует с Испанией, Италией, Хазарией и Византией), тут возможно некогда могло произойти чисто физическое смешение источников, когда страницы одной книги попали в другую, во всяком случае специалисты, работавшие с редакциями оригинального текста Фадлана, утверждали об отсутствии в них этого этнонима, в то время как я имел дело с редакцией текста Масуди, в котором его также не было; сложилась традиция отождествления "луд-аана" Масуди с уличами, что представляет безусловный интерес, поскольку помимо общепринятого отождествления уличей с поздними волынянами в XIX веке имела место традиция отождествлять уличей с поволжскими угличами, соседями которых были как раз тверские карелы-тиверцы - видимо, данная проблема еще ждет своего беспристрастного исследователя, не исключено, что современные людики действительно являются потомками средневековых угличей. При этом интересно, что арабский автор фактически калькировал необычный для него этноним - использовал суффикс -аан/-ан, который в семитских языках несет такую же уменьшительную функцию, как и суффикс -ик в русском, из этого можно сделать вывод, что человек, рассказывавший ему об этом народе, постарался как умел и "перевести" на арабский его название в русскоязычной среде. В русских средневековых источниках карелы-людики зачастую упоминались под названием людины, без соотнесения с карелами (корелой). Однако еще существенно ранее, при основании Новгорода один из его концов был назван «Людин» или «Людинов», подобно тому, как предположительно по имени племени наровы был назван Неревский конец.

В IX-X веках карелы видимо ассимилировали квенов в восточной Ботнии, и к началу 2-го тысячелетия карельский язык во множестве диалектов был распространен на пространстве от Ботнии и Лаппландии до южного Приладожья, Беломорского Поморья и Приуралья, оставив на этих территориях след в виде характерных топонимов. В последующие несколько сот лет огромное влияние на судьбу языка оказала шведская экспансия, в ходе которой карельские территории одна за другой подпадали под власть шведов, которые целенаправленно проводили политику государственного протекционизма в отношении уже покоренных ими финнов суоми и хяме. Это привело к тому, что уже в XI-XIV веках от единого архаичного собственно карельского языка отделились эвремейские диалекты (группа диалектов), несколько позже (в XV-XVI веках) то же самое произошло с савакотскими. И те, и другие затем на протяжении столетий испытывали сильнейшее давление со стороны финского языка (и сейчас они официально в большинстве филологических школ считаются диалектами финского языка), но сумели сохранить свое своеобразие, хотя многие их носители теперь искренне считают себя финнами. Тогда же сформировалось популярное в определенных финских кругах мнение, что карельского языка как такового якобы не существует, а те, кто им пользуется, просто "не очень хорошо знают финский язык". Позднее, кстати, это мнение выродилось в совершенно бредовые теории об "искусственности" карельского языка, который чуть ли не "Ленин с Троцким придумали", исключительно чтобы затруднить финнам практическую реализацию идеи "Великой Финляндии".

Современная картина распространения карельских диалектов в целом сложилась после XVII века, когда после ряда поражений в войнах и Смуты Россия уступила Швеции значительные территории в Карелии. После этого бегство карел с захваченных территорий приняло массовый характер, многие из беженцев расселились среди веси (вепсов), на Валдае, в окрестностях Тихвина и на землях егонской веси в бывшем Тверском княжестве (т.н. земли Бежецкого верха). Не позднее этого же времени сформировались субэтнические группы моложских, медынских, моршанских, гжатских и суздальских карел, полностью ассимилированные к началу XX века (моложские слились с тверскими карелами) и потому в настоящее время на диалектное разнообразие карельского языка влияния не оказывающие. В результате окончательно сформировались и обособились перечисленные уже выше группы диалектов:

эвремейские и савакотские группы диалектов на западе. Эвремейские были характерны для Южной Карелии (где они почти исчезли), на савакотских говорили в Саво (Северной Карелии), Лапландии и Восточной Ботнии. И те, и другие были ранее распространены в Ингрии, куда попали в результате шведской экспансии.
собственно карельские, которые сейчас часто отождествляют с vienankarjalan kieli, хотя строго говоря vienankarjalan - это диалекты карельского Поморья, а varšinaiškarjalan - это диалекты коренной Карелии. И те, и другие образовались путем сложного взаимодействия архаичного карельского с языком веси при некотором влиянии саамского языка, а vienankarjalan - еще и языка коми-зырян. На этих же диалектах говорят карелы-лаппи (потомки ассимилированных карелами лопарей), причем как в России, так и в Финляндии. Собственно разные диалекты сведены в эту группу не только по лексическим, но и по географическим критериям - некоторые из них, распространенные ранее в срединной Карелии, не подверглись влиянию ни вепсского, ни финского языков, и в силу этого очень близки к тиверскому карельскому. Некоторые очень близки к определенным диалектам финского, хотя по сути это все же наверное тоже диалекты карельского, просто из неких высоких соображений считающиеся с подачи финских филологов диалектами финского. Разделение говоров на две диалектные группы - северную и южную - чисто географическое.
- сюда же относят тихвинский и валдайский диалекты (последний в настоящее время вероятно полностью вымерший), хотя образовались они в тех же условиях и в то же время, что и тиверский карельский, и скорее являются осколками архаичного карельского, чем диалектами современного собственно карельского, при этом валдайский в отличии от тихвинского не подвергся воздействию вепсского.
людиковские диалекты, которые ранее были более широко распространены в северном и восточном Прионежье, но существует и их анклав в Олонецкой Карелии, в окрестностях Михайловского.
ливвиковские диалекты распространены в Олонецкой Карелии, из всех карельских языков они наверное наиболее активно взаимодействовали с вепсским, в то же время северная их граница (с собственно карельским) достаточно размыта. В принципе тот же видлицкий диалект правильнее наверное было бы относить к собственно карельским диалектам, но финские филологи почему-то считают его диалектом ливвиковского. Ливвики, эмигрировавшие в Финляндию в 1918-20 и депортированные в 1943-44 годах, в настоящее время по всей видимости совершенно утратили свой язык, полностью ассимилированы и пользуются исключительно финским. Благодаря сохранившемуся достаточно высокому уровню национального самосознания среди ливвиков в Карелии, на ливвиковском существует обширная литература, которая и в наше время пополняется все новыми переводами и оригинальными авторскими книгами.
тверские диалекты по сути также сгруппированы по географическому признаку - с точки зрения лингвистики их можно разделить на две большие группы (условно восточную и западную), существенно отличающиеся не столько по лексике, сколько по фонетическому строю. Видимо это связано с процессом формирования самой этнической общности тверских карел, восточная часть которой ассимилировала не только моложских карел, но и остатки егонской веси, родственной по языку, и вероятно унаследовала некоторые особенности этого языка. В целом же тиверский карельский наиболее близок к архаичному карельскому языку и одновременно наиболее далек от финского, поскольку последние несколько сот лет тверские карелы с финнами никак не контактировали. Существовавшая ранее на тиверском языке обширная литература была практически полностью уничтожена во время репрессий 1939 года, последующих депортаций и принудительной финнизации.

Говоря о диалектных различиях в карельском языке, Геннадий Светлов отмечал, что диалекты между собою различаются по конечной огласовке слов, по степени распространения чередования ступеней согласных, рядом фонетических, грамматических и лексических особенностей, которые иногда переходят междиалектные границы. Наиболее яркой фонетической особенностью северных диалектов собственно-карельского является отсутствие звонких согласных "g", "b", "z", "ž" (на их месте здесь "k", "p", "t", "s", "š"). Чередование согласных наиболее полно представлено в собственно-карельском. В нем имеет место количественное и качественное чередование: kk-k, pp-p, tt-t, čč-č, ld-ll, nd-nn, rd-rr, mb-mm, ht-h, hr-h, št-šš во всех положениях; в ливиковском при количественном чередовании начиная с третьего слога в сочетании nd, rd, mb и нигде не чередуются сочетания ht, hk, st. В людиковском же имеет место лишь количественное чередование: kk-k, pp-p, tt-t. Очень сложно, в зависимости от фонетического окружения, поставлено употребление свистящих "z", "s" и щипящих "ž", "š". Основные положения этого явления следующие: в части южных диалектов собственно-карельского и во всех диалектах ливвиковского в положении после "i" встречаются всегда "ž" и "š"; в собственно-карельском диалекте в этом положении выступают свистящие "z", "s"; то же самое наблюдается и перед "i". В ливвиковском, а также в диалектах средней Карелии и в весьегонском диалекте тиверского в словах переднего вокализма в начале слова выступают свистящие. Во всех диалектах собственно-карельского сохраняются первичные "a", "ä" в конце слова; в ливвиковском во всех многосложных словах, а также в словах с двухсложной основой на на "a", "ä" с предшествующим закрытым слогом и слогом, оканчивающимся на дифтонг, в конце слова появляется "u" или "y". Такая же закономерность будет и в падежном показателе партитива и эссива. В большинстве людиковских диалектов, а также в кондушском диалекте (Лодейное Поле) ливвиковского эти гласные отпадают или переходят в "e" или "o"("ö"). Кроме того, имеются различия в формах личных местоимений, в падежных окончаниях, в суффиксах условного и повелительного наклонений, в формах послелогов и в лексике, по-разному образуются возвратные формы глаголов.

О "Калевале".

Предоставим слово опять же уважаемому Yougi:

"Калевала и есть карельский эпос. Но следует помнить, что гм, в природе, так сказать, оный эпос имеет хождение в виде отдельных, не связанных общим сюжетом, рун - о сотворении мира, сватовстве Вяйнямёйнена, громадном дубе, похищении Сампо, пира в Похьёле и проч. Лёнрот (или Лёнхрут, как нынче его модно называть) записал приличное количество этих рун и из наиболее понятных снедаемому черной завистью к народам, имеющим богатую мифологию, финскому буржуа, скомпилил нечто, ныне именуемое Калевалой, расположив руны по своему собственному разумению."

В первых изданиях "Калевалы" был подзаголовок: "Старинные карельские песни о древних временах финского народа", который начиная с издания 1849 года Леннрот исключил. Видимо, чтобы не вводить читателей в задумчивость по поводу того, с чего бы вдруг старинные карельские песни оказались о древних временах финского народа.

Проще говоря, "Калевала" - это карельский эпос, собранный шведом Лённротом, переведенный им на финский язык и достаточно произвольно скомпонованный. Это примерно все равно, как если бы русский былинный эпос был бы переведен на болгарский скажем Фасмером, и выстроен в произвольном порядке в некое повествование. Надо учитывать, что помимо вошедших в лённротовскую редакцию рун существует немалый пласт народной поэзии калевальского цикла, которая просто оказалась вне поля зрения Лённрота (ибо нельзя объять необъятное, как говорил Козьма Прутков) и потому не вошла в окончательный текст "Калевалы" или же были им просто отброшены как "недостаточно интересные" для финского читателя, хотя по своим литературно-художественным достоинствам они ничуть не хуже. Кроме того, при подготовке к изданию рун калевальского цикла, записанных со слов великих карельских рунопевцев, Лённрот попытался внести, как было сказано одним из русских издателей, "в свою поэму жгучие идеи времени", напрочь отсутствовавшие в карельских рунах.

Армас Мишин высказался о специфике восприятия "Калевалы" финнами и карелами следующим образом:

"Финский и карельский народы, гордясь леннротовской "Калевалой", воспринимают ее как национальное достояние, но каждый народ по-своему. Для финнов - это национальный эпос, который выполнил свою главную роль: пробуждение национального самосознания, формирования нации. Финляндия в 1917 году стала суверенным государством. И когда возникала опасность утраты этой суверенности в двух воинах с Советским Союзом, "Калевала" снова поддерживала национальный дух славным прошлым.

Для карелов "Калевала" остается "народным эпосом". Ведь именно материал великих карельских рунопевцев - а это Архиппа Перттунен, Онтреи Малинен, Воассила Киелевяинен и многие другие - стал основным эпическим материалом для леннротовского эпоса."

Оставим на совести уважаемого Армаса Мишина "народный эпос" в кавычках и утверждение об "опасности утраты суверенности" в войне с СССР на стороне гитлеровской Германии.

В принципе, Лённрот в "Калевале" почти ничего не добавлял от себя (если не считать напрочь отсутствовавшие в оригинале христианские сюжеты в характерной лютеранской "упаковке"), но в то же время внес ряд существенных изменений, удаляя из сюжета то, что по его мнению являлось "анахронизмами" или "смысловыми несообразностями". В исходном варианте мировая птица снесла яйцо на колене Вяйнемяйнена, а не Ильматар (Лённрот видимо углядел "несообразность" в том, что ну никак мужик не годится на роль прародительницы), свои подвиги Ильмаринен совершал, сватаясь к дочери Хийси, а не Лоухи (тут видимо сыграло свою роль желание услать героя подальше), в Похъелу за Сампо ездил Еукахайнен, а не Лемминкяйнен, который вообще не имеет отношение к Вяйнемяйнену и Сампо, он погибает в Туонеле, превратившись в рыбу. Лённротом в процессе редактирования был, как уже сказано, исключен ряд значимых сюжетных линий, например, повествование о том, как Ильмаринен победил смерть, заманив ее в железный сундук и опустив на дно моря.

Кстати, для меня лично калевальские руны на карельском звучат гораздо более приятно слуху и мелодично, чем их лённротовские адаптации к литературному финскому. Кроме того, при переводе на финский были утрачены смысловые оттенки некоторых слов и понятий, которые существуют в карельском, а на финский дословно не переводятся, или не могут быть переведены без нарушения поэтического строя повествования. Ряд искажений и ошибок Лённрота как раз и был вызван тем, что он не владел карельским языком, считая его "простонародным" "диалектом финского", и в ряде случаев не утруждал себя выяснением того, что конкретно имелось ввиду при использовании того или иного карельского слова, при том, что некоторые созвучные карельские и финские слова имеют достаточно различное значение.

В целом же карельская народная поэзия калевальского цикла обнаруживает заметное количество параллелей со скандинавскими сагами, древнерусским эпосом, даже античной мифологией, во всяком случае - с некоторыми ее сюжетами. В "Калевале" есть действующие лица, которые легко сопоставляются с такими персонажами из готского и славянского пантеона, как Торин, Фрейр, Бальдур, Баян, Велес, Мокошь и др., есть и аналог мирового дерева Иггдрасиль - великий дуб Vuarnu, и аналог волка Фенрира - волк Маналы.

Беседа вторая.

Словообразование в карельском языке.

Как мы уже выяснили, карельский язык, как и другие финно-угорские, относится к языкам агглютинативного типа. Что это значит? Это значит, что в нем доминирующим типом словоизменения и словообразования является агглютинация или «приклеивание» различных формантов (суффиксов, постфиксов или префиксов), причём каждый из них несёт только одно значение. Этим карельский язык радикально отличается от русского и других славянских языков (языков флективного типа), такой способ словообразования достаточно непривычен для носителей этих языков.

Для языков агглютинативного типа характерен обычно достаточно свободный порядок слов в предложении, поскольку вместо связующих частиц, союзов, предлогов и т.д. используется склонение по падежам, которых из-за этого гораздо больше, чем в языках флективного типа, но при этом для ряда случаев предусматривается жесткий порядок слов - это словосочетания с местоимениями, с заменяющими их служебными или модальными глаголами и т.п.. Однако карельский язык в силу тысячелетнего опыта взаимодействия и взаимопроникновения с русским языком существенно отошел от этого жесткого требования, в его языках и диалектах в принципе порядок слов в предложении может быть достаточно произвольным - либо жестким, "по финскому типу", либо свободным "по русскому типу", с интонационным выделением логического ударения в предложении, что в финском языке в принципе не используется.

Ценность и несомненное удобство словообразования по агглютинативному типу заключается в том, что при необходимости новые слова и понятия (неологизмы), зачастую не существующие в других языках, могут быть легко созданы при помощи имеющихся стандартных элементов (формантов), и при этом будут сразу понятны практически любому носителю языка (разумеется, если слово образовано от известного корня). Это позволяет достаточно просто пополнять лексику языка, причем неологизмы не выглядят чем-то инородным и не являются непонятными для носителей традиционной лексики так, как это происходит в языках флективного типа. Например, когда при разработке украинского литературного языка его создатели закономерно столкнулись с дефицитом оригинальной лексики, причем не только в технической области, но и в сфере бытового общения, они вынуждены были, преследуя цель подчеркнуть обособленность украинского языка от русского и их несхожесть, заимствовать корни для образования новых слов из других, неродственных, языков, вплоть до романских. Закономерно, что созданные таким путем слова иногда производят весьма комичное впечатление. Другой крайностью являются попытки "сгенерировать" абсолютно любые слова, используя ограниченный набор архаичных корней оригинальной лексики, результатом чего тоже бывают вполне анекдотические термины вроде "торбоскакалки" (кенгуру) или "пятностропильца" (жираф).

Рассмотрим простой пример карельского словообразования: от корня huoli (забота) легко образуются слова

huolet - хлопоты, т.е. "много забот", постфикс множественности "-t", "-i" перед ним перешло в "-e-"
huoletoi - беззаботный, буквально "бесхлопотный", постфикс отсутствия "-toi"
huolettomus - беспечность, суффикс отсутствия "-toi-" и постфикс состояния "-mus", "i" - беглая (редуцированная) гласная, как в русском языке
huolevuo - забеспокоиться, суффикс начала, появления "-vu-" и постфикс глагольной формы "-uo"
huolekas - заботливый, постфикс прилагательного "-kas"
huolimatoi - нерадивый, буквально "незаботящийся", отрицательный постфикс прилагательного "-matoi"

ну и т.д., так от любого корня может быть создано огромное количество слов, причем в том числе и не имеющих адекватных синонимов в других языках. К тому же нет никаких ограничений и на использование заимствованных корней, например, от прямо заимствованного из русского языка слова zootehniekku можно создать следующие слова:

zootehniekkuo - глагол, что-то вроде "зоотехничить", "заниматься зоотехнизмом", при этом слово имеет несколько иную окраску, чем просто "работать зоотехником" - здесь имеется ввиду не работа вообще, а именно непосредственное занятие этим делом
zootehniekkumatoi - прилагательное, что-то вроде "незоотехничащийся", "не делающий того, что обязан и умеет делать зоотехник"
zootehniekkul - наречие, буквально "зоотехнично", "делать что-либо как следует зоотехнику"
zootehniekkusija - существительное, обозначающее место, отведенное для "зоотехнизма" или позволяющее им заняться
zootehniekkuhko - прилагательное "зоотехничноватый", "немного зоотехничный"

и так далее, этот процесс можно продолжать довольно долго. Как видим, получаются слова, не имеющие адекватных синонимов (и даже схожих понятий) в русском языке, что дает несколько комический эффект, но самое главное - эти только что созданные слова абсолютно равноправны в грамматическом плане с другими словами карельского языка, могут точно также склоняться или спрягаться, а главное - совершенно понятны любому носителю языка, даже если он слышит их в первый раз.

При этом слова, относящиеся к разным частям речи, могут образовываться не только от корня той же части речи, но и от других основ, в том числе и от местоимений, например:

kogo - местоимение "весь", "вся", "все", "всё"
kogomus - существительное "совокупность", образовано при помощи постфикса -mus
kogonaine - прилагательное "неначатый", образовано при помощи постфикса -naine (отрицание отрицания)
kogonah - наречие "целый", образовано при помощи постфикса -nah (гармонизированный вариант послелога näh)

при этом наречие kogonah фактически представляет собой слитную форму нарратива соответствующего местоимения.

Помимо словообразующих префиксов, постфиксов и суффиксов в карельском языке для словообразования могут быть использованы частицы-постфиксы, применяемые в карельском языке гораздо более широко, чем, скажем, в финском. От обычных постфиксов они отличаются тем, что в принципе не склоняются и не спрягаются, т.е. при склонении/спряжении видоизменяется основа с суффиксами перед этим постфиксом, который остается неизменным. Вот характерные примеры такого способа словообразования от ранее рассмотренных корней:

kogoki - "и всё"
huolethan - "хлопоты же"

Как видим, все образованные подобным образом слова на русский одним словом не переводятся. По этому же способу при помощи вопросительных частиц-постфиксов -ko(kö), -pa(pä) образуются вопросительные формы всех слов, что, помимо прочего, позволяет не выделять интонационно вопросительное предложение (или вопросительную часть сложного предложения), в принципе карельская грамматика не требует использования вопросительного знака, но в то же время использование соответствующей интонации в речи не исключается и позволяет эмоционально подчеркнуть суть высказывания.

Постфиксы(суффиксы)-форманты имен можно условно разделить на три неравнозначные группы - простые (словообразовательные), оттеночные и альтернативные (служащие для образования синонимов). По сфере применения они в свою очередь делятся на именные и глагольные. К первым относятся:
- У существительных:

Уменьшительно-ласкательные
- -ini(ni)
- -hut(hyt), -ut(yt)
- -kkaini(kkäini)
Собирательные
- -kko(kkö), -ikko(ikkö)
- -sto(stö), -što(štö)
- -veh
Качественные
- -hus(hys)
- -vus(vys)
- -us(ys)
Топологические
- -la(lä), в некоторых диалектах - l'a
- -nneh
Субъектные
- -kka(kkä)
- -hini
- -laini(läini)
Мерные
- -llini
Синонимические
- -os(ös)
- -es
- -us(ys)
- -as(äs)
Уничижительные
- -sko(skö)
- -ško(škö)
Статусные (профессиональные)
- -niekka(niekku)

- У прилагательных:

Качественные
- -ie
- -llini
- -hini
- -naini(näini)
- -ini(ni)
Количественные
- -sa(sä)
- -kas(käs)
- -va(vä)
Отрицательные(каритивные)
- -toin(töin), -toinu(töinu)
Понижающие(ослабляющие)
- -kkaini(kkäini), -ččaini(ččäini)
- -ttava(ttävä)
Превосходные
- -immaini(immäini), -mmaini(mmäini)
Производные
- -laini(läini)
- -moini(möini), -moni(möni)
Синонимические и внесистемные
- -kka(kkä)
- -la(lä)
- -s

Ко второй группе (глагольных суффиксов-постфиксов) относятся:
- У существительных:

Действительные (название или результат действия)
- -nta(ntä)
- -mini
- -ri, -mari(märi)
- -na(nä)
- -e(eh)
- -jaini(jäini)
- -os(ös), -o(ö)
- -es
- -us(ys), -u(y)
- -as(äs)
- -i
- -nto(ntö)
Исполнительные
- -ja(jä)
Инструментальные
- -in(n)

- У прилагательных:

-matoin(mätöin) или matoi(mätöi) - отрицательный
-vaini(väini) - перманентный (длительного свойства)

Данный список не является исчерпывающим, в различных диалектах существуют и другие словообразовательные форманты.

Специфической особенностью карельского языка, возникшей вероятно в результате тысячелетнего взаимодействия с русским языком, является способ словообразования, когда другие части речи от основы имени существительного образуются при помощи суффиксов-формантов, созвучных окончаниям русских слов. Например, прилагательные могут образовываться от существительных при помощи суффикса -iččii (сравните русские прилагательные ползучий, летучий и т.д.), схожего, но не тождественного с окончанием пролатива единственного числа. Существует и ряд прилагательных, образованных от традиционных карельских основ при помощи суффикса -ij, представляющего собой кальку с русского суффикса прилагательных -ий. Также вероятно заимствованными из русского являются и уничижительные суффиксы, например, сравните -ško(škö) с русскими формами Гришка, Степашка, матрешка, рубашка, замарашка и т.д.

В свою очередь глаголы и глагольные формы (причастия, виды инфинитива) в карельском языке образуются как от глаголов, так и от имен при помощи суффиксов. Эти суффиксы по значению также подразделяются на несколько групп. К первой относятся казуативные суффиксы (образуют глаголы, описывающие причинность) и фактитивные суффиксы (глаголы, обозначающие воздействие на какую-либо вещь посредством какого либо действия или предмета), все образуемые с их помощью глаголы являются переходными:

-ta-(-tä-) - универсальный
-a-(-ä-), -o-(-ö-), -nta-(-ntä-), -sta-(-stä-) - отименные глаголы
-tta-(-ttä-), -hutta-(-hyttä-) - отименные (только от существительных) и отглагольные

Ко второй группе относятся возвратные (рефлексивные) суффиксы:

-u-(-y-), -pu-(-py-), -tu-(-ty-)
-stu-(-sty-), -ntu-(-nty-), -utu-(-yty-)

В третью группу выделяются транслативные суффиксы, представляющие собой своего рода аналог транслатива для глаголов:

-ne-
-no-(-nö-)

К четвертой группе относятся кратные (фреквентативные) суффиксы:

-le-
-lo-(-lö-)
-ntele, -ksentele

К пятой группе относятся продолжательные (континуативные) суффиксы (только отименные глаголы):

-i-, -o-, -u- (без гармонизированных форм)
-iče-, -iččo-(-iččö-)

Шестую группу образуют моментативные суффиксы (почти исключительно отглагольные глаголы):

-hta-(-htä-)
-lta-(-ltä-)
-hti-

Наречия образуются при помощи группы суффиксов-постфиксов, часть из которых систематизации не поддается, а часть представляет собой падежные суффиксы в сочетании с притяжательными, или же дублируют именные словообразовательные суффиксы-постфиксы имен. В силу этого обстоятельства наречия в карельском языке как правило образуются от имен и крайне редко - от глаголов. К наречным суффиксам-постфиксам относятся:

-h
-llah(lläh), -lleh, в некоторых диалектах -l'l'ah
-la(lä)
-sta(stä), -stah(stäh)
-ssa(ssä)
-čči
-nah(näh), -kkah(kkäh), -kkali(kkäli)
-ta(tä), -lta(ltä)
-in, -n
-ksi, -kseh

В ряде диалектов, за исключением испытавших сильное влияние финского языка западнокарельских и северных диалектов собственно карельского, при помощи суффиксов расширяется номенклатура указательных местоимений, в том числе устраняется коллизия с совпадением форм 2-3 лица по роду. Так, от общекарельской формы ne (мн.ч. от se ) образуется при помощи суффикса -t форма net ("те") и ее производные:

при помощи суффикса -tai местоимение "тот" (ед.ч. se , мужской род, формально отсутствующий)
при помощи суффикса -tualleh местоимение "так" в значении "в такой степени", "в такой мере"
при помощи суффикса -tuane местоимение "туда" в значении "в ту сторону", "в том направлении"
при помощи суффикса -tuas местоимение "там" в значении "в том месте", "в том отдалении"
при помощи суффикса -täs местоимение "тут" в значении "здесь", "в этом месте"

По аналогичной схеме образуются и производные формы от nuo (мн.ч. от tuo ), с основой на ne- :

при помощи суффикса -če местоимение "тот" (ед.ч. tuo , мужской род, формально отсутствующий)
при помощи суффикса -čilleh местоимение "так" в значении "таким образом", "таким способом"
при помощи суффикса -čie местоимение "там" в значении "в том месте", "в том приближении"
при помощи суффикса -čiene местоимение "туда" в значении "в ту сторону", "в то место"
при помощи суффикса -čiz местоимение "тут" в значении "здесь", "в этом месте рядом"

Агглютинативный способ словообразования поощряет, подталкивает к созданию и использованию многоосновных слов - слов, состоящих из нескольких корней. Это, в частности, очень характерно для финского языка. В карельском этот метод тоже широко используется для образования новых существительных и многоосновных корней, от которых в свою очередь описанным уже выше способом образуются различные части речи. Например,

merimies - "моряк", от meri (море) и mies (человек)
vaarakotku, vuarakokko - "горный орел", от vaara (гора) и kotku (орел)
hizahtuakseh - "незаметно появиться или уйти", от hizistä (бесшумно подкрадываться) и tuakse (буквально "за", обозначение возвратности движения)
akkusormi - "средний палец", от akku (женщина, супруга) и sormi (палец)
šokkupieli - челюсти, от šokku (щека) и pieli (косяк, твердый край, окантовка, обочина)
kivikala - пескарь, от kivi (камень) и kala (рыба)
kodikondii - самодур, от kodi (дом) и kondi (медведь)

Как видно из примеров, далеко не всегда результат такого словообразования выглядит прозрачно для понимания. При этом зачастую образованные таким способом слова точных прямых синонимов в русской речи не имеют, на русский и другие языки переводятся двумя и более словами. При этом способе словообразования между корнями всегда существуют отношения подчинения (что не обязательно для русского языка), первая основа служит определением для второй и перемена мест корней меняет смысл слова, например vaarakotku - горный орел, а kotkuvaara - орлиная гора. По этой причине первая основа может быть представлена не только в номинативе, но и в генитиве (чаще всего), партитиве, иллативе, инессиве. Если одна основа заканчивается на ту же гласную, с которой начинается другая, то в этом случае крайне желательно использовать дефис между такими основами, чтобы подчеркнуть, что в данном случае мы имеем дело не с долгой гласной. Аналогично можно (хотя и не обязательно) использовать дефис и если в таком положении оказываются разные гласные - чтобы указать, что гласные произносятся раздельно, а не как дифтонг(трифтонг).

В принципе количество основ, используемых для такого словообразования, ограничивается только фантазией говорящего, например приводимое П.Зайковым в его учебнике слово petrunpäiväjuhlakukka (лесная герань) образовано от слов petrun (Петра), päivä (день), juhla (праздник) и kukka (цветок), последнее слово(основа) как положено является определяемым. От этого слова легко может быть образовано и пятиосновное, например топоним (petrunpäiväjuhlakukkanpeldo, что-то вроде "поля лесной герани").

Характерным отличием карельских топонимов (географических названий) является широкое распространение именно двухосновных топонимов, что в общем характерно и для финского, но при этом в карельском достаточно часто одна из двух основ (как правило вторая по счету) является заимствованной, обычно из русского или финского языков. Встречаются и трехосновные топонимы подобного же рода, как правило являющиеся производными от двухосновных.

Особо следует отметить, что в карельском в отличии от русского многоосновные слова произносятся не с единственным ударением, как например русское слово парово’з, а с ударением на первый слог каждого корня по порядку, например va’arako’tku. Это же касается географических названий, например Ko’ndipo’ga, при этом в русском произношении таких названий сохраняется только второе по счету ударение. Для простоты восприятия множественных ударений в слове человеку, привыкшему к русскому языку, надо просто попытаться представить, что он произносит два слова подряд, но быстро и как бы слитно, одно за другим. Вообще же ударение в карельском языке динамическое, причем главное ударение – всегда на первом слоге, а второстепенное может падать на третий слог или, если он краткий, – на четвертый, и далее – на каждый второй слог, кроме последнего. При этом, в отличии от русского языка, ударная гласная, как и в других прибалтийско-финских языках, не удлиняется.

Вместе с тем, существенным отличием карельского языка от финского, появившимся вероятнее всего не без влияния русского, является то, что существует достаточно распространенная практика использования устойчивых словосочетаний (обычно из двух слов), обозначающих понятия, которые и в русском и в финском передаются одним словом. Например, ylen vahnu (буквально "крайне старый") в значении "престарелый", в финском "ikäpuoli", или aijei huandeksel - "спозаранку", на финском "aamuvarhaasta". Существуют однако и еще более экзотические варианты словосочетаний (обычно это глаголы, образованные при помощи модальных наречий), которые были созданы как синонимы русских слов, но на финский передаются тремя и более словами, например ajua jalles - "погнаться" на финский переводится как "lähteä ajamaan takaa".

В целом же карельский язык в силу специфики словообразования и других своих особенностей с большим трудом втискивается в прокрустово ложе классической европейской филологии. Даже части речи и грамматические категории карельского языка соотносятся с общепринятыми в западной филологии весьма условно - в карельском есть отглагольные существительные и отыменные глаголы, глагольные формы, которые не спрягаются, но зато склоняются как существительные, частицы, которые не склоняются, но зато спрягаются, послелоги и наречия, совпадающие по форме с существительными, формы склонения числительных, которые более ни в одном языке не встречаются и т.д.. К счастью, живой язык не знает, что он должен соответствовать тем или иным умозрительным схемам, а потому развивался и развивается так, как считает удобным для себя и своих носителей.

О лексике карельского языка.

Лексика карельского языка (хотя правильнее было бы говорить по отдельности о лексике языков - собственно карельского, ливвиковского, людиковского и тиверского) очень богата и разнообразна, что заметно выделяет его среди прибалтийско-финских и финно-угорских языков вообще, сопоставим с ним по лексическому разнообразию только, пожалуй, венгерский язык. Из-за отсутствия до настоящего времени хоть каких-то директивных ограничений и литературной нормы она развивалась совершенно произвольно и служит своеобразным отражением непростого исторического пути карельского народа.

В карельском языке помимо собственно общекарельской лексики достаточно четко выделяется несколько обособленных лексических пластов:

архаичная лексика, являющаяся наследием, оставшимся от некогда единого праязыка, общего со всеми прибалтийско-финскими народами. Слова из этого лексического пласта имеют как правило одинаковые корни (основы) во всех прибалтийско-финских языках. При этом в тиверском языке эти архаичные слова сохранились по большей части в первозданном виде за счет того, что язык длительное время был изолирован от других карельских и вообще финно-угорских языков, в то время как скажем в финском они подверглись ряду существенных изменений под воздействием шведского языка и в рамках приведения к литературной норме языка (оглушение звонких согласных, изменение гласных и т.д.).
заимствования из архаичных языков германских племен - англов, саксов, данов, готов, фризов. Как ни парадоксально, именно карельский язык во всем многообразии своих диалектов сохранил некоторые особенности раннесредневековой лексики германских племен англов, данов и фризов, вероятно это связано с тем, что в середине первого тысячелетия н.э. западные карельские земли оказались вовлечены в орбиту североевропейских держав легендарных конунгов. К этой же группе можно отнести и некоторые заимствования из вульгарной латыни раннего средневековья, вероятно влившиеся в язык тогда, когда латынь была общепринятым "языком межнационального общения". С.И.Кочкуркина полагает, что значительная часть заимствований из древнегерманской лексики относится к терминологии, связанной с многопольным пашенным земледелием и оседлым животноводством.
заимствования из языка средневековой веси и вепсского языка, этот пласт менее всего представлен в vienankarjalan kieli и в тиверском, где ряд диалектов сформировались просто вне контакта с носителями этих языков. В целом этот пласт уже достаточно органично влился в общекарельскую лексику и сейчас его весьма непросто выделить. Наиболее ярко он представлен в тихвинском диалекте, поскольку его носители длительное время жили и живут среди вепсов.
заимствования из архаичных балтских языков - вероятно изначально они появились вследствие тесного взаимодействия балтских и прибалтийско-финских народов в раннем средневековье (известно о войнах корелы с летто-литовскими племенами, о литовских князьях Карелии). Если принять гипотезу о преемственности ливвиков и ливов (столетиями живших бок о бок с балтскими племенами), а также о балтском происхождении раннесредневековых эстов и наровы, то становится вполне понятным, откуда могли появиться эти заимствования. По мнению той же С.И.Кочкуркиной данный пласт лексики имеет отношение в основном к примитивным хозяйственным формам земледелия и скотоводства, может быть условно датирован 1-м тысячелетием до Р.Х..
заимствования из арамейского языка (различных, в том числе и архаических, его диалектов) - их наличие как правило не упоминается или игнорируется большинством специалистов, некоторые просто не знают об их существовании. Среди тех, кто признает все-таки их присутствие в карельской лексике, господствует версия, что это позднейшие заимствования, появившиеся уже после того, как к Российской империи были присоединены западные губернии, населенные евреями-ашкенази. Против этой гипотезы свидетельствует как то обстоятельство, что на указанных территориях был распространен идиш, а отнюдь не арамейские диалекты, так и то, что заимствованные корни в карельском языке бытовали достаточно долго, успев поучаствовать в процессе словообразования, модифицировавшись и несколько изменив изначальные значения. Возможно появление этих заимствований относится к XV-XVI векам и было связано с распространением на новгородских землях ереси жидовствующих.
заимствования из языка квенов - были характерны для диалектов приботнийской карелы, некоторые из этих заимствований вошли в западнокарельские диалекты, собственно карельский и тиверский языки, в которых и сохранились до наших дней. Собственно достоверно неизвестно, на каком именно языке тогда говорили квены, существует версия, что это было одно из западнофинских племен, однако их самоназвание заставляет подозревать их кельтское происхождение.
заимствования из финского языка - естественно наиболее характерны для западнокарельских диалектов, савосских диалектов и собственно-карельского языка, во многих из которых на протяжении длительного времени оригинальная карельская лексика планомерно вытеснялась (и вытесняется сейчас) заимствованиями из финского, что, учитывая языковую близость (если не тождественность) западнокарельских и восточнофинских диалектов в общем-то и неудивительно. Немалую роль в этом процессе сыграла и директивная финнизация Карелии, проводившаяся с немалым рвением по обе стороны границы. Фактически у многих образованных карел в самой Карелии их собственный язык, который они продолжают считать карельским, за счет этих заимствований уже по сути превратился в финский, в котором присутствуют мизерные вкрапления карельских диалектизмов. По понятным причинам этот пласт лексики менее всего представлен, или не представлен вообще, в диалектах тиверского языка, валдайском и тихвинском диалектах.
заимствования из русского языка - опять же по понятным причинам характерны для восточной части диалектов собственно карельского, ливвиковского, людиковского и тиверского, причем в ливвиковских и тиверских диалектах они представлены наиболее широко. До 1917 года этот пласт лексики был представлен и в литературе, издававшейся на западнокарельских диалектах в Финляндии, поскольку православная терминология не была в них отражена должным образом, что и вынуждало прибегать к заимствованиям. В остальных диалектах особенно активно стали применяться заимствования из русского языка в период т.н. "коренизации", когда стала массово издаваться агитационная литература, использовавшая термины большевистского новояза, разумеется тоже не представленные в традиционной карельской лексике. Тогда и появились слова типа udarniekku, tovarišša, patefona, kolhoza, sovhoza, čekka, emteessu, sovetskoi, но справедливости ради следует отметить, что многие из них были новыми и для русского языка.

Совокупное присутствие этих достаточно разнородных и оригинальных пластов в карельской лексике собственно и обеспечивает упомянутое выше богатство и разнообразие лексического строя языка. Характерно, что при развитии финского языка финская национальная интеллигенция пошла по иному пути - в целях видимо обеспечения роста национального самосознания естественный дефицит лексики покрывался за счет создания новых слов на основе имевшегося базового запаса корней. В совокупности с тем, что этот самый базовый запас оказался обеднен по сравнению с карельским языком за годы шведского господства и в условиях отсутствия письменного языка, эта практика привела к появлению в языке множества омонимов и вообще обеднению оттеночности, образности, яркости речи. Карельский язык несмотря на весьма непростую историю сумел и избежать этой судьбы, и вместе с тем сохранить изначальную, коренную лексику как никакой другой из прибалтийско-финских языков. К примеру, финскому слову paistaa в карельском соответствуют семь различных терминов (и paistua в их числе), финскому слову hintelä - пять терминов и т.д., для ряда карельских слов в финском просто нет адекватных синонимов, их смысл на финском трудно передать даже словосочетанием из нескольких слов.

Видимо именно эти особенности лексики карельского языка помимо прочих обстоятельств и способствовали сохранению в карельской крестьянской среде рун эпоса "Калевала", почти полностью забытых в свое время в финском народе. К сожалению, сейчас по всей видимости не существует единого свода калевальских рун в оригинальной карельской лексике.

Некоторые представители карельской и финской гуманитарной интеллигенции склонны негативно оценивать развитую в карельском практику заимствования корней из русского языка, усматривая в этом некую угрозу самобытности и даже самому существованию карельского языка. Однако в том же русском языке существует огромное количество заимствований из других языков, порой весьма экзотических, и при этом многие из них уже давно даже на бытовом уровне не воспринимаются как нечто инородное, но зато существенно обогатили язык, который сейчас вполне по праву считается одним из величайших языков мира. Если уж что и создает угрозу существованию карельского языка, так это вполне реальное его вытеснение финским и русским языками, причем в последние сто лет - гораздо более активное с финской стороны. В то же время никто не задумывается над тем, что и обратный процесс были ничуть не менее продуктивным - многие "непонятные" слова из простонародной русской лексики в действительности являются заимствованиями из карельского языка, причем именно из карельского, поскольку в других прибалтийско-финских языках аналогичные корни просто отсутствуют. Для ряда слов, существовавших в древнерусском языке и сохранившихся в современном карельском, вообще невозможно сделать однозначный вывод - кто у кого в свое время позаимствовал основу, поскольку многие из них в карельском используются функционально более широко, чем использовались в древнерусском, и не существует способа определить - сложилась такая ситуация в процессе использования заимствованного слова или наоборот, в другой язык слово перешло только в усеченном наборе функций. То же самое можно сказать и о заимствованиях из архаичных балтских диалектов - сейчас уже невозможно точно определить, кто у кого и что заимствовал, а что могло появиться затем в результате естественного развития языка.

Для группы тиверских, тихвинского и валдайского диалектов с одной стороны, и группы западнокарельских, северных диалектов собственно карельского и диалектов беломорского Поморья - с другой стороны характерно такое явление, как наличие большого количества пар синонимов, в которых одно слово из пары образовано от общекарельского корня, а другое от заимствованного, в первой группе обычно из русского языка, во второй - из финского. При этом носители диалектов второй группы, относившиеся к верхним социальным стратам, предпочитали в устной речи и при письме использовать из этих пар синонимы финского происхождения, считая общекарельскую лексику простонародной, "плебейской". Для первой группы аналогичного явления не существует, оба синонима в парах ранее использовались с примерно одинаковой частотой, сейчас в силу тотального двуязычия носителей предпочтение зачастую неосознанно отдается заимствованиям из русского языка. Аналогичное, хотя и гораздо более редкое, явление имеет место с омонимами, некоторые из которых возникли из-за фонетической омонимичности исконно карельских и заимствованных русских терминов.

Беседа третья.

Склонение и спряжение в карельском языке.

Как было сказано во второй беседе, в карельском языке, как и во всех прибалтийско-финских, склонение и спряжение слов выполняется от базовой основы (в некоторых случаях модифицированной) при помощи формантов (суффиксов и постфиксов, иногда префиксов).

Склонение по падежам

При словообразовании по агглютинативному типу вместо широко используемых в флективных языках предлогов, союзов и т.п. применяется именно склонение по падежам, что и определяет их относительную многочисленность. Поскольку, как уже было сказано, литературной нормы в карельском языке не существует, то и единого мнения о количестве падежей и, соответственно, их названиях, просто не существует. Однако считается общепринятым, что в карельском языке падежей несколько больше, чем в других прибалтийско-финских языках, их общее количество составляет от 16-18 и более. В принципе остается открытым вопрос - считать ли сформированные при помощи постфиксов и послелогов слова отдельными падежными формами, или нет.

При этом одушевленные и неодушевленные части речи в некоторых падежах склоняются по-разному:

Именительный падеж, номинатив. Кто? Что? Ken? Mi? - базовая основа (корень)
Родительный падеж, генитив. Кого? Чего? Kenen? Min? - основа+n
Частный падеж, партитив. Кого? Что? Kedä? Midä? - одушевленные: суффикс -u- перед последней буквой, неодушевленные: постфикс -е
Изобразительный падеж, эссив. Быть Кем? Чем? Kenä? Minä? - основа+na(nä)
Падеж преобразования, транслатив. Стать Кем? Чем? Kekši? Miksi? - основа+одушевленные:-kši,неодушевленные:-ksi
Внутренне-местный падеж, инессив. В ком? В чем? Где? Keššä? Missä? - основа+одушевленные:-šša(ššä),неодушевленные:-ssa(ssä)
Внешне-направительный падеж, элатив. Из кого? Из чего? Откуда? Keštä? Mistä? - основа+одушевленные:-šta(štä),неодушевленные:-sta(stä)
Внутренне-направительный падеж, иллатив. В кого? Во что? Куда? Keh? Mih? - основа+h
Внешне-местный падеж, адессив. На ком? На чем? Kellä? Millä? - основа+lla(llä)
Отложительный падеж, аблатив. С кого? С чего? Откуда? Keldä? Mildä? - основа+lda(ldä)
Изъятельный падеж, абессив. Без кого? Без чего? Kenettä? Mittä? - основа+tta(ttä)
Сопроводительный падеж, комитатив. С кем? С чем? Kenenke? Minke? - <основа в генитиве>+ke
Творительно-совместный падеж, инструктив. Чем? Каким способом? Min? Millä tavalla? - только неодушевленные: <основа в генитиве> или <основа в адессиве>
Переместительный, пролатив. Через кого? Через что? Kečči? Mičči? - основа+čči
Направительно-местный или периферительный падеж, периферитив. Около Кого? Чего? Kenelluo? Milluo? - основа+lluo
Направительный (дательно-направительный) падеж, аллатив. К Кому? Чему? Kenelluoh? Milluoh? - основа+lluoh

При склонении основы, заканчивающейся на согласную, в адессиве, аблативе, абессиве, пролативе, периферитиве, аллативе согласная отбрасывается. У частей речи (имен), заканчивающиеся на -s(š), -uš, -yš, -oš, -öš, -nneš, -huš, -hyš в именительном падеже, во всех косвенных падежах перечисленные окончания основы меняются на -kse(kše). У имен существительных, заканчивающихся в именительном падеже на -uan, -ien, -ain в косвенных падежах кроме партитива и аблатива последняя согласная -n заменяется на слог me. Аналогично у имен существительных с основой, заканчивающейся на -ven, -men, -tär в тех же падежах при склонении к основе добавляется -e-. В словах с основой, заканчивающейся на -ne, во всех без исключения косвенных падежах это окончание основы заменяется на -ze. Имена, имеющие в основе сдвоенную -kk-, -tt- или -pp- в падежах кроме номинатива, эссива и иллатива имеют лишь одну -k-, -t- или -p- в основе соответственно. В словах с основой, содержащей -lg-, в косвенных падежах -lg- заменяется на -ll-. В словах с основой, содержащей -og-, в косвенных падежах -og- заменяется на -ov-. В словах с основой, где после открытого слога идет слог, начинающийся на согласную -b- или -d-, эта буква в косвенных падежах мигрирует в -v-, за исключением адессива множественного числа для слов, содержащих в основе -ebo- и слов, содержащих в основе -ada-, в которых -d- оказывается беглой согласной и в результате -ada- мигрирует в -ua-. Также является беглой согласной -t- в косвенных падежах в словах, содержащих -ht-.

В ливвиковском и людиковском языках форма элатива образуется из формы инессива, а форма аблатива - из формы адессива при помощи послелога -päi.

Инессив в связке с глаголом olla (в соответствующем склонении/спряжении) в карельском языке очень часто используется в качестве заменителя более экзотических падежей, формально в языке не существующих, им заменяются:

Сущностный падеж, эсситив (аналог эссива предикативного). В каком состоянии?
Эргативный падеж, эргатив. Что делает в отношении кого-то?
Периодный падеж, периодитив, спатиатив. Во время чего? За какой период?
Местно-сопользовательный падеж, утилитив в локативе. Чем покрыто? (что-либо) Что одето? (на кого-либо или что-либо), некоторыми специалистами разделяется на два типа склонения - для одушевленных и неодушевленных имен.

По сути это просто некогда реально существовавшие в карельском падежи, которые в процессе развития языка совпали по форме с инессивом подобно тому, как генитив почти полностью совпал с инструктивом.

Аналогично иллатив кроме своей основной функции используется в качестве заменителя следующих падежей:

Приступительный падеж, инициатив. Приступили к чему?
Транзитный падеж, транзитив. Через какое место?
Предназначительный падеж, дестинатив. Для чего? С какой целью? - образуется из иллатива с вспомогательным послелогом varoin.
Предельный падеж, лимитив. До чего? До какого места? До какого времени? - образуется из иллатива с вспомогательными послелогами šua, šuat, šuaten.
Повествовательный падеж, нарратив. О ком? О чем? Про кого? Про что? - образуется из иллатива с вспомогательным послелогом näh.
Обменный падеж, мутатив. Обменяли что на что?
Пригодный падеж, хабилитатив. Пригодно для чего?
Вовременной падеж, хронотив. В какое время?

При таком изобилии падежей следует отметить непривычную для носителя русского языка особенность - в языке отсутствуют дательный и творительный (в чистом виде), винительный и предложный падежи, нет и широко распространенного в славянских языках звательного падежа. Однако фактически подобные падежные формы в языке используются, но формируются с использованием других падежей и вспомогательных частей речи.

По мнению филологов российской школы в собственно карельском аллатив совпал по форме с адессивом, а в ливвиковском и людиковском — аблатив с адессивом; в собственно карельском сохраняется трехчленная подсистема внутренных местных падежей (инессив, элатив, иллатив), а в ливвиковском и людиковском элатив совпал с инессивом.

Таким образом, к перечисленным падежам можно добавить еще приблизительно-местный падеж или аллатив (К кому? К чему? Куда?), который вопреки утверждениям лингвистов существует во многих диалектах собственно карельского и образуется как основа+lle.

Кроме того, и в западнокарельских диалектах, и в диалектах собственно карельского, испытавших влияние финского, и в тиверских диалектах, сохранивших некоторые архаичные падежные склонения, могут фактически использоваться следующие формально не существующие падежи:

Ролевой падеж, экзессив. В качестве Кого? Чего? Kenentä? Mintä? - <основа в генитиве>+ta(tä)
Второй сопроводительный, второй комитатив. - <основа в генитиве>+kua (только в западнокарельских и собственно карельских диалектах)
Направительный простой (направительно-приблизительный) падеж, латив. Приближаться к Кому? Чему? Keneš? Miš? - основа+š(s), используется только с существительными в сравнительной форме, по значению совпадает с транслативом
Множественный падеж, мультипликатив. Сколько раз? - <основа числительного>+šti

Кроме того, с мультипликативом по форме совпадает своеобразный аналог эсситива, инструментатив предикативный (Как? В каком приобретенном состоянии?), в устной речи часто заменяемый адессивом. Также в западнокарельских диалектах, и в диалектах собственно карельского, испытавших влияние финского, многими лингвистами выделяется винительный падеж, аккузатив, который в разных случаях может совпадать по форме с номинативом или генитивом. Итого в совокупности можно насчитать в карельском языке со всеми диалектами порядка тридцати пяти падежных форм, причем скорее всего это еще не предел.

Совершенно отдельным явлением является использование форм генитива с послелогами и (реже) предлогами для выражения пространственных, временных и иных видов отношений между именами, а иногда и другими частями речи.
По сути это тоже своего рода падежные формы, но не отвечающие всем принятым в классической филологии требованиям к падежу как грамматической категории. В карельском языке с именами в генитиве используются следующие послелоги и предлоги:

Местные падежные конструкции (подформы локатива):

alda – из-под
alla - под
allačči – снизу, под, понизу
edeh - к, перед
ieššä – впереди, перед
kautti - через
korvašša - с
kera - с, у
keššä – с
luo(h) – к, у
luoda – от, у
luokši - к
luona - у
piällä – на, над
šiämeh – внутрь, вовнутрь
šiämeššä – внутри, в
šiämeštä - изнутри, из
taguada - из-за, сзади чего-то
tagačči (taguačči) –за чем-то, позади чего-то
tagah (taguah)– назад (за что-то)
tagana (taguana) – сзади, позади, за
välillä - между
viereh – к (чему-то)
viereššä – возле
ylči – вдоль, по

Временны´е падежные конструкции (подформы хронотива):

aigana – при, во время, в присутствии
aloh – в течение, за
jälgeh - после, потом, вслед
mändyöh – спустя

Причинные падежные конструкции (две формы перспикатива):

täh (tuačči) – из-за
tokkua (tokkah) – ради, из-за

Из приведенных списков видно, что многие местные отношения, одинаковые по форме в русском языке, в карельском образуются при помощи разных послелогов, благодаря чему отражается не только место, но и направленность. Все эти конструкции склоняются в целом аналогично подформам иллатива с послелогами.

На первый взгляд кажется, что система падежных конструкций карельского языка чрезвычайно запутана в сравнении с распространёнными индоевропейскими языками, однако при этом, скажем, носителям русского языка следует учитывать, что на самом деле в современном русском языке фактически насчитывается не шесть падежей, а от девяти до двенадцати, поскольку проведенные реформы упрощения орфографии так и не смогли вывести эти падежные конструкции из употребления в живой речи, а если считать вместе с падежными конструкциями, образуемыми с участием предлогов, то их будет ещё больше. В приведенной ниже таблице показано, как соотносятся карельские падежные конструкции с падежами русского языка:

Русский падеж		Карельский падеж
Именительный	кто? что?	Номинатив	кто? что?
Родительный	кого? чего?	Генитив	кого? чего?
		Элатив	из кого? из чего?
		Аблатив	с кого? с чего?
		Абессив	без кого? без чего?
		Периферитив	около кого? около чего?
		Хабилитатив.	пригодно для чего?
		Экзессив	в качестве кого? в качестве чего?
		Локатив	возле кого? возле чего? под кого? под чего? из-под кого? из-под чего?
		Хронотив II	в присутствии кого? в присутствии чего? во время чего?
		Хронотив III	в течении чего?
		Хронотив IV	после кого? после чего?
		Перспикатив I	из-за кого? из-за чего?
		Перспикатив II	ради кого? ради чего?
Дательный	кому? чему?
		Аллатив	к кому? к чему?
		Латив	приближаться к кому? приближаться к чему?
		Локатив	вдоль по кому? вдоль по чему?
Винительный	кого? что?	Партитив	кого? что?
		Иллатив	в кого? во что?
		Локатив	в кого? во что?
		Пролатив	через кого? через что?
		Транзитив	через какое место?
		Мутатив	обменяли что на что?
Творительный	кем? чем?
		Эссив	быть кем? быть чем?
		Транслатив	стать кем? стать чем?
		Комитатив I, Комитатив II	с кем? с чем?
		Локатив	между кем? между чем? над/под кем? над/под чем?
		Хронотив IV	вслед за кем? вслед за чем?
Предложный	о ком? о чём?
		Инессив	в ком? в чём?
		Адессив	на ком? на чём?
		Нарратив	о ком? о чём? про кого? про что?

		Инструктив	чем? каким образом?
		Эсситив	в каком состоянии?
		Эргатив	что делает в отношении?
		Периодитив	во время чего? за какой период?
		Утилитив	чем покрыто? что одето?
		Иницатив	приступили к чему?
		Дестинитив	для чего? с какой целью?
		Лимитив	до чего? до какого места? до какого времени?
		Мультипликатив	сколько раз?
		Локатив	откуда? куда? где?
		Хронотив I	в какое время?
		Хронотив V	спустя сколько?

Как видно из таблицы, часть падежных конструкций не имеет форм для имён одушевлённых, некоторые предназначены только для склонения числительных, а многие действительно не имеют прямых аналогов в системе падежей русского языка.

Следует учитывать, что послелоги могут представлять собой группы, образованные от одного корня путем склонения по падежам, например: šiämeštä, piäštä ("изнутри", "с края", форма элатива) или šiämeššä, viereššä ("внутри", "возле", форма инессива) и т.д.. Не участвуют в таком механизме образования послелогов по понятным причинам только формы генитива, абессива и комитатива. Подобная ситуация несколько непривычна для носителей русского языка, поскольку следует помнить, что в данном случае мы имеем дело не с именем существительным в соответствующем падеже, а именно с послелогом, который используется при имени в совершенно другом падеже, и, более того, сам зачастую участвует в образовании новой падежной формы.

Кроме того, ряд имен существительных склоняется в генитиве с чередованием согласных, которое может быть сильным и слабым (с потерей согласного). При замене согласного на другой согласный используется слабая ступень чередования, а при неизменности согласного - сильная ступень чередования.

Имена существительные типа briha, kiza, čirka, kagra, nuagla, piha, šuarna, имеют в генитиве вид:

briha	brihan	brihoin (сильн.)
aida	aijan	aijoin (слаб)
aiga	aijan	aijoin (слаб.)
šiga	šijan	šijoin (слаб)
lauda	lauvan	lauvoin (слаб.)
leuga	leuvan	leuvoin(слаб.)
taba	tavan	tavoin(слаб.)
ilda	illan	illoin(слаб.)
velga	vellan	velloin(слаб.)
hinda	hinnan	hinnoin(слаб.)
randa	rannan	rannoin(слаб.)
vičča	vičan	vičoin (слаб.)
vačča	vačan	vačoin(слаб.)

Имена, оканчивающиеся на дифтонг или долгую гласную, или состоящие из дифтонга или долгой гласной, имеют следующее склонение:

šiä	šiän	šiälöin(сильн.)
šuo	šuon	šuoloin(сильн.)
jiä	jiän	jiälöin (сильн.)
mua	muan	mualoin(сильн.)
höi	höin	höilöin (сильн.)
täi	täin	täilöin (сильн.)
piä	piän	piälöin (сильн.)
pii	piin	piilöin (сильн.)
puu	puun	puuloin (сильн.)
tie	tien	tielöin (сильн.)
työ	työn	työlöin (сильн.)
voi	voin	voiloin (сильн.)
keviä	keviän	keviälöin (сильн.)
hobie	hobien	hobieloin (сильн.)
tanhuo	tanhuon	– tanhuoloin (сильн.)
partei	partein	parteiloin (сильн.)

Имена, оканчивающиеся на –o(ö) и –u(y), имеют следующее склонение:

iho	ihon	iholoin (сильн.)
koivu	koivun	koivuloin (сильн.)
šavu	šavun	šavuloin (сильн.)

Имена, оканчивающиеся на –ä, а также некоторые имена, оканчивающиеся на –а имеют следующее склонение:

jyvä	jyvän	jyvin (сильн.)
nyblä	nyblän	nyblin (сильн.)
igä	ijän	ijin (слаб.)
härgä	härrän	härrin (слаб.)
meččä	mečän	mečin (слаб.)
okša	okšan	okšin (сильн.)
opaštaja	opaštajan	opaštajin (сильн.)
poiga	poijan	poijin (слаб.)
šuga	šuvan	šuvin (слаб.)
ruga	ruvan	ruvin (слаб.)
huuhta	huuhan	huuhin (слаб.)
očča	očan	očin (слаб.)

Имена типа olut, kätyt имеют следующее склонение:

olut	oluen	oluoloin (сильн.)
kätyt	kätkyön	kätkyölöin (слаб.)
lyhyt	lyhyön	lyhyölöin (сильн.)

Имена типа kondie, kiugua имеют следующее склонение:

kondie	kondien	kondein (сильн.)
kiugua	kiuguan	kiugain (сильн.)
azie	azien	azein (сильн.)
šuappua	šuappuan	šuappain (сильн.)
lattie (late)	lattien	lattein (сильн.)
vuattie (vuate)	vuattien	vuattein (сильн.)
kargie	kargien	kargein (сильн.)
muigie	muigien	muigein (сильн.)
harmua	harmuan	harmain (сильн.)

Имена типа huoheh, čiilaš, kirveš имеют следующее склонение:

huoneh	huonehen	huonehin (сильн.)
pereh	perehen	perehin (сильн.)
čiilaš(čiilahane)	čiilahan	čiilahin (слаб.)
kirveš	kirvehen	kirvehin (слаб.)
kuningaš	kuningahan	kuningahin (слаб.)
mieš	miehen	miehin (слаб.)
oraš	orahan	orahin (слаб.)
pačaš	paččahan	paččahin (слаб.)
porraš	pordahan	pordahin (слаб.)
ruis	rugehen	rugehin (слаб.)

Имена типа katoš, pieluš, levehyš имеют следующее склонение:

katoš	katokšen	katokšin
hiiloš	hiilokšen	hiilokšin
kannaš	kannakšen	kannakšin
levehyš	levehykšen	levehykšin
pieluš	pielukšen	pielukšin
šomuš	šomukšen	šomukšin
nuoruš	nuorukšen	nuorukšin
tervehyš	tervehykšen	tervehykšin
kunigahuš	kuningahukšen	kuningahukšin

В устной речи может также использоваться специфическая форма генитива, образуемая при помощи постфикса -ön с заменой последней согласной: tervehyš – tervehyön, levehyš – levehyön.

Существенным отличием карельского языка от других прибалтийско-финских является то, что многие падежные формы существительных (особенно в устной речи) могут образовываться не только стандартным способом, но и при помощи пар существительное(в другом падеже)+союз(предлог и т.д.) аналогично русскому языку.

Другим принципиальным отличием карельского языка от финского является то, что в карельском как и в русском не принято склонять по падежам иноязычные имена собственные. В финском это делается вынужденно, поскольку не существует способа иначе сконструировать предложение, в результате в финских текстах появляются названия типа "God Save the Queenissä", что по аналогии в русском варианте могло бы выглядеть как "в Год саве тхе Квинище". В карельском нет необходимости в столь экзотических приемах, поскольку иноязычное имя собственное может быть поставлено в соответствующий падеж без изменения его грамматической формы, за счет использования предлогов, союзов, соответствующей падежной формы прилагательного и т.д..

Непривычным для носителя русского языка является то обстоятельство, что кроме существительного в карельском языке в аналогичный падеж ставится и прилагательное, являющееся его определением. В ряде случаев эта норма может распространяться и на другие части речи - наречия, числительные и т.д., именно эта особенность и позволяет не склонять по падежам иноязычные имена собственные (как в финском), поскольку падеж, в котором стоит определение, однозначно позволяет определить и падеж имени собственного.

Склонение по родам

Формально грамматическая категория рода в карельском языке отсутствует. Это значит, что все слова склоняются одинаково вне зависимости от их рода, однако существуют некоторые особенности. Основы, заканчивающиеся на -u(y), -e как правило могут быть соотнесены с женским родом в русском языке, основы на -o(ö), -i, -a(ä) - с мужским родом. При этом, как и в случае с другими языками, далеко не всегда слова в карельском и русском языках имеют один и тот же род.

Отсутствие рода как грамматической категории вовсе не означает, как думают некоторые, что в карельском языке все слова некоего "усредненного" рода - просто не существует различия формантов для склонения и спряжения по родам, все слова склоняются и спрягаются одинаково вне зависимости от того, к какому роду они относятся, хотя конечно понятно, что например слово emäpočči - женского рода при том что počči - мужского (в русском "свинья" женского рода, но существует и малоупотребительное слово "свин" мужского рода, так же, как слово Schwein в немецком языке). Кроме того, некоторые местоимения в определенных диалектах языка имеют отдельные формы мужского и женского рода, то есть фактически все же по родам склоняются.

Склонение по числам

Склонение по числам в карельском языке выполняется достаточно просто. В отличии от саамского языка и языков угорской группы в карельском языке нет двойственного числа (хотя и сохранились некоторые реликтовые формы отдельных частей речи, предполагающие его наличие), существует только единственное и множественное число, при этом форма множественного числа в общем случае получается из формы единственного числа добавлением суффикса -t. В случае, если форма единственного числа оканчивается на гласную -i, в форме множественного числа она меняется в -e-. Если в единственном числе слово оканчивается на согласную, то форма множественного числа образуется постфиксом <гласная перед согласным>+t. Отдельным специфическим способом образуются формы множественного числа от следующих основ:

от основ, заканчивающихся на -rraš - основой на -rda и постфиксом -hat
от основ, заканчивающихся на -čaš - основой на -čča и постфиксом -hat
от основ, заканчивающихся на -ieš - основой на -ie и постфиксом -het
от основ, заканчивающихся на -uis' - основой на -uge и постфиксом -het

При склонении по падежам формы множественного числа имен с одно- и двусложной основой, оканчивающейся на -a(ä), данное окончание мигрирует в -i (-oi после -h-), после чего добавляется обычный падежный постфикс. Если же основа заканчивается на любую другую гласную, то суффикс множественного числа -t меняется на -loi-(löi-), после чего также добавляется обычный падежный постфикс.

В словах с основой, содержащей -lg-, во множественном числе -lg- заменяется на -ll-. В словах с основой, содержащей -og-, во множественном числе -og- заменяется на -ov-. В словах с основой, где после открытого слога идет слог, начинающийся на согласную -b- или -d-, эта согласная в форме множественного числа мигрирует в -v-, за исключением адессива множественного числа для слов, содержащих в основе -ebo- и слов, содержащих в основе -ada-, в которых -d- оказывается беглой согласной и в результате -ada- мигрирует в -ua-. Также является беглой согласной -t- в форме множественного числа в словах, содержащих -ht-.

В элативе падежный постфикс меняется в зависимости от числа: -sta(stä) во множественном числе и -šta(štä) в единственном. При этом во множественном числе окончание основы -e- или -ä- мигрирует в -i-, а после всех остальных гласных и перед падежным постфиксом -i- просто добавляется, то есть можно считать, что постфикс элатива множественного числа -ista(istä), а -e- и -ä- являются в этом случае беглыми гласными.

Непривычной для носителей русского языка особенностью карельского является то, что парные предметы обозначаются существительным в единственном числе и от него соответственно спокойно образуется форма множественного числа, в то время как в русском они не имеют формы единственного числа. Вместе с тем имеет место и обратная ситуация, когда в карельском языке имя существительное представлено только формой множественного числа (хотя в большинстве случаев от нее можно вполне правильно образовать и форму единственного числа, но она в языке уже не используется), в то время как в русском языке слово существует и в форме множественного, и единственного числа, например: vallahat(упряжь), länket(хомут), rauvat(капкан), hiät(свадьба) и т.д.. Интересно, что в карельском языке, подобно германским языкам, есть такие имена существительные, которые существуют только в форме множественного числа и при этом обозначают множество разнородных предметов, к примеру карельское слово tulukset переводится на русский как "кремень и кресало", т.е. "принадлежность для разведения огня". Собирательные существительные также имеют форму только множественного числа.

В ряде северных и западных диалектов карельского языка склонение в комитатив и инструктив допустимо исключительно для имен во множественном числе.

Также специфической особенностью карельского языка является возможность склонять имена существительные по числам без использования форманта (суффикса) множественного числа. В этом случае склоняемое имя остается в форме единственного числа, но в отношении него используются либо два и более взаимоисключающих определений, либо числительное более единицы, либо оно входит в устойчивое словосочетание, предполагающее множественное число.

Особенности склонения имен

Имена (как части речи) в карельском языке по типу склонения помимо простого имеют еще безличное, притяжательное и лично-притяжательное склонения. Притяжательное склонение образуется при помощи соответствующих притяжательных суффиксов:
1-е лицо: -n-, -ni-
2-е лицо: -š-(-s-)
3-е лицо: -h-

В случае, если притяжательное склонение образуется от имени собственного, в свою очередь образованного от имени в генитиве (а таково, например, большинство традиционных фамилий и географических названий), то возникает достаточно непривычная для носителя русского языка ситуация, когда изменяется по лицам первый из двух суффиксов (притяжательный), очень часто воспринимаемый уже не как суффикс-формант, а как часть основы слова.

Лично-притяжательное склонение образуется при помощи специфического постфикса –oma, образованного от слова oma ("свой"). При этом образуются специфические имена (в т.ч. и местоимения, и прилагательные), не имеющие аналогов ни в русском, ни в финском языках, но в карельском языке склоняемые, как и любые другие. Например по-русски нельзя дать такую характеристику одним словом: "свой, собственный для данного множества коров" (по-карельски так можно сказать и о пастухе, и о выпасе).
В лично-притяжательном склонении допустима замена пары формантов -noma на -mma(mmä), слова с этим постфиксом также относятся к данному склонению.

Уменьшительно-ласкательное склонение имен в русском языке формально не существует, хотя в языке и имеются соответствующие суффиксы, в карельском же языке это склонение образуется при помощи постфикса –ut(yt).

Склонение прилагательных по степеням сравнения

В карельском языке качественные прилагательные имеют три степени сравнения:

положительную, т.е. основную степень
сравнительную, компаратив, образуемую при помощи суффиксов:
- в ед.ч. номинатива -mpi(mbi)
- в ед.ч. косвенных падежей -mma(mmä) и -mpa(mpä),-mba(mbä)
- во мн. ч. косвенных падежей -mmi и -mpi(mbi)
превосходную, суперлатив, образуемую при помощи суффиксов:
- в ед.ч. номинатива -in
- в ед.ч. косвенных падежей -imma(immä) и -impa(impä), -imba(imbä)
- во мн. ч. косвенных падежей -immi и -impi(imbi)

При склонении прилагательных по степеням перед сравнительными суффиксами имеет место такое же чередование гласных, как и при склонении по числам.

В принципе, в карельском языке, также как и в некоторых германских, существует и суперпревосходная степень сравнения (элатив, абсолютный суперлатив), которая образуется из суперлатива при помощи вспомогательного предлога kaikista(буквально - "всего"). Например suuri-suurembi-suurein-kaikista suurein: большой-огромный-наиогромнейший-огромней всех.

Прилагательные hyvä и äijä по степеням сравнения склоняются особым образом, подобно тому, как это делается с прилагательными хороший и много в русском языке:

положительная степень: hyvä, äijä
сравнительная степень: parembi, paragin
превосходная степень: enambi, äijäin
суперпревосходная степень: kaikista enambi, kaikista äijäin

Склонение местоимений

Для местоимений в карельском языке в целом характерно отсутствие ряда грамматических категорий для тех или иных разрядов местоимений. При этом в карельском языке существуют разряды местоимений, абсолютно не представленные в русском, да и в некторых прибалтийско-финских языках. Общими для этих всех языков являются следующие разряды местоимений:

личные
указательные
вопросительные
относительные
неопределенные
отрицательные

Возвратные местоимения в карельском языке фактически не представлены, поскольку их функции выполняют возвратные склонения. В качестве единственного возвратного местоимения используется совпадающее по форме с аналогичным относительным, также единственное в своем разряде усилительное местоимение iče(буквально - "сам") с соответствующими притяжательными суффиксами, по сути оно представляет собой усилительное местоимение в притяжательном склонении и используется как заменитель настоящих возвратных местоимений. Особняком стоит и единственное в своем разряде взаимно-возвратное местоимение, также весьма специфическим способом образуемое из пары порядковых числительных toine-toine, служащее аналогом русского оборота "друг друга". По сути оно является реликтовой формой, напоминающей о существовавшем некогда в карельском языке двойственном числе, также как и вопросительное местоимение kumpi("который из двоих, двух").

Вопросительные, неопределенные и отрицательные местоимения карельского языка во множественном числе по падежам не склоняются. У всех вообще местоимений не существует форм комитатива и инструктива, исключение составляют указательные местоимения, имеющие форму комитатива во множественном числе. Указательные местоимения склоняются по числам особым образом:

ед.ч.	мн.ч.
tämä("этот, эта, это")	nämä("эти")
tuo("тот, та то")	nuo("те")
se("тот, та то")	ne("те")

Прочие разряды местоимений склоняются по числам как и все остальные имена. Местоимения tuo и se на русский переводятся одинаково, но различаются по смыслу степенью удаленности объекта, на который они указывают. Следует также учитывать, что подобная система склонений указательных местоимений характерна только для северных и западнокарельских диалектов - в остальных она ощутимо богаче, в частности под влиянием русского языка сформировались отдельные самостоятельные местоимения по родам. Личные местоимения в тех диалектах, где существует аккузатив, в форме единственного числа этого падежа совпадают со множественным числом номинатива, а у указательных местоимений аккузатив по форме совпадает с номинативом (не во всех диалектах), у вопросительных он может совпадать и с номинативом, и с генитивом. Вопросительные местоимения ken, mi и ku склоняются по падежам только в единственном числе. У взаимно возвратного местоимения при склонении по падежам склоняется только вторая половина, по числам оно по вполне понятным причинам не склоняется.

Неопределенные местоимения в большинстве своем образуются от соответствующих вопросительных местоимений при помощи постфикса -nih (аналог русского "-то": кто-то, где-то и т.д.), постфикса -tahto (аналог русского "-либо": кто-либо, где-либо и т.д.) или префикса kuda- (аналог русского "кое-": кое-кто, кое-где и т.д.), при этом склоняется только основа местоимения без формантов(которые могут писаться и через дефис), исключение по способу словообразования составляют местоимения joka, jokahini, iče, kaikki, molommat, monies, eräs. Постфиксом-формантом неопределенных местоимений может быть также -ollou (специфическая форма глагола-связки olla), используемая в значении "существует", например: kunne-ollou вместо kunnenih (не абстрактное "куда-то", а заведомо существующее).

Аналогично все отрицательные местоимения образуются от вопросительных при помощи отрицательного префикса ni-. При этом в принципе имеют право на существование экзотические неопределенные местоимения, аналогов которым в русском языке нет, например niiče(буквально - "нисам", то есть "никто, кто-то, но не сам"), nise(буквально- "нитот", то есть "ни один, кто-то из тех, дальних, но не тот") и т.д..

Спряжение глаголов

В карельском языке по отношению к объекту действия выделяются глаголы переходные и непереходные. Отличаются они тем, что при переходном глаголе может быть прямое дополнение в форме партитива (аккузатива, где он существует) без вспомогательных предлога или послелога. К непереходным относятся глаголы, обозначающие движение или положение в пространстве, статуса и изменения состояния.

По лицам и числам глаголы в настоящем и прошедшем незавершенном времени (презенсе и имперфекте) изъявительного наклонения спрягаются при помощи следующих суффиксов:

	настоящее время		прошедшее незавершенное время
	ед.ч.	мн.ч.	ед.ч.	мн.ч.
1-е лицо	-n	-mma(mmä)	-n	-ma(mä)
2-е лицо	-t	-tta(ttä)	-t	-ja(jä), -tta(ttä)
3-е лицо	-u(y)	-h	-	-h

Заметим, что совпадают формы глаголов изъявительного наклонения 1-го и 2-го лица ед.ч. и 3-го лица мн.ч. в настоящем и прошедшем незавершенном времени. В некоторых диалектах последняя -a(ä) во множественном числе меняется на -o(ö).

Спряжение глаголов по лицам в карельском языке осуществляется по-разному в отрицательной и утвердительной форме - в отрицательной форме как в единственном, так и во множественном числе спрягается не сам глагол, а отрицательная частица ei перед ним, причем глагол используется без окончания соответствующего лица, но не в неопределенной форме.

Всего в карельском языке существует четыре наклонения глаголов - изъявительное, сослагательное, повелительное и возможностное. При этом по всем временам спрягаются только глаголы в изъявительном наклонении. В языке существует настоящее время и три вида прошедшего времени:

прошедшее незавершенное время (имперфект)
прошедшее завершенное время (перфект)
давно прошедшее время (плюсквапмерфект)

Формы имперфекта глаголов в изъявительном наклонении образуются при помощи суффиксов -i- и -si-(только стяженные двухосновные глаголы), при этом в ряде северных диалектов "i" суффикса является беглой гласной в формах 3-го л. ед.ч. и 1-2-го л. мн. ч. после гласных "o"("ö"), "u"("y") за исключением односложных глаголов.

Отрицательные формы глаголов в изъявительном наклонении спрягаются в имперфекте при помощи соответствующего спряжения ei и формы второго причастия в действительном залоге номинатива ед.ч. за исключением спряжения в 3-м л., когда используется та же форма причастия, но в страдательном залоге соответствующего числа.

Формы перфекта глаголов в изъявительном наклонении образуются при помощи глагола-связки olla в соответствующем спряжении настоящего времени и второго причастия. Отрицательная форма перфекта образуется из формы настоящего времени глагола-связки olla и второго причастия в действительном залоге за исключением спряжения в 3-м л., когда также как и в имперфекте используется та же форма причастия, но в страдательном залоге соответствующего числа. Заметим, что форма перфекта, как и в финском языке, может образовывать вполне законченное в смысловом плане предложение, формально состоящее из одного сказуемого, но употребляются такие конструкции как правило только в устной речи.

Формы плюсквамперфекта глаголов в изъявительном наклонении образуются при помощи глагола-связки olla в соответствующем спряжении имперфекта и второго причастия в действительном залоге за исключением спряжения в 3-м л., когда также как и в имперфекте и перфекте используется та же форма причастия, но в страдательном залоге соответствующего числа.

Возможностное наклонение глаголов, не существующее в русском языке, используется в карельском для обозначения действия, которое может быть совершено или совершилось бы. Форма настоящего времени возможностного наклонения образуется при помощи суффикса -ne-(-nne-) за исключением 3-го л. ед.ч., где используется суффикс -no-(-nno-) или его гармонизированная форма -nö-(-nnö-). При этом удвоенная согласная используется в том случае, если основа глагола заканчивается на -t, при этом -t становится беглой согласной. Также как и при образовании второго причастия первая -n- в суффиксе возможностного наклонения после -l, -r, -s(š) заменяется на эту же букву для формирования сдвоенной согласной. В 3-м л. мн. ч. суффикс возможностного наклонения присоединяется не к основе, а к сильной гласной основы и, соответственно, только в варианте -nne-. Отрицательная форма настоящего времени возможностного наклонения образуется также, как и в изъявительном наклонении. Форма перфекта возможностного наклонения образуется аналогично изъявительному наклонению, форм имперфекта и плюсквамперфекта не существует. Принципиальное различие в употреблении настоящего и прошедшего времени в этом наклонении - форма прошедшего времени универсальна, в то время как форма настоящего времени может обозначать только незаконченное действие, которое может случиться в настоящем или будущем.

Условное наклонение (кондиционал) глаголов в карельском языке используется для обозначения действия, чем-либо обусловленного или же желательного. Формы настоящего времени оно не имеет в силу свое природы, из форм прошедшего времени существуют имперфект и плюсквамперфект. Форма имперфекта условного наклонения образуется при помощи суффикса -isi- перед суффиксом имперфекта. При этом в 3-л. вторая гласная суффикса становится беглой. Первая гласная суффикса в свою очередь становится беглой после безударного слога в одноосновных глаголах и в двухосновных стяженных глаголах (за исключением слов с основами, заканчивающимися на -ja(jä)). Отрицательная форма имперфекта условного наклонения образуется также, как и в изъявительном наклонении. Форма плюсквапмерфекта образуется в целом по аналогии с соответствующей формой изъявительного наклонения. Функционально плюсквамперфект условного наклонения используется для обозначения действия в прошлом, тогда как имперфект - в настоящем и будущем.

Повелительное наклонение глаголов в карельском языке в целом аналогично таковому же в русском (за исключением 1-го л. мн.ч.) и в силу свое природы имеет только форму настоящего времени, причем фактически побуждение к действию всегда направлено на будущее время. При этом не существует формы повелительного наклонения 1-го л. ед.ч.. Форма 1-го л. мн.ч. образуется при помощи суффиксов -ka(kä), -kka(kkä), второй вариант суффикса используется в одноосновных многосложных глаголах, где присоединяется к сильной гласной. Отрицательная форма образуется добавлением отрицательной частицы elkä перед глаголом. Заметим, что на русский язык форма 1-го л. мн.ч. одним словом не переводится, необходимо использовать служебную конструкцию "давайте будем/не будем" и глагол в неопределенной форме. Форма 2-го л. ед.ч. представляет собой лексическую основу глагола и на письме используется только с восклицательным знаком, при этом отрицательная форма образуется добавлением отрицательной частицы elä перед глаголом. Форма 2-го л. мн.ч. образуется при помощи суффиксов -kua(kyä), -kkua(kkyä), второй вариант суффикса используется аналогично форме 1-го л. мн.ч., отрицательная форма образуется добавлением отрицательной частицы elkyä перед глаголом. Форма 3-го л. образуется при помощи суффиксов -kah(käh), -kkah(kkäh), второй вариант суффикса используется аналогично форме 1-го л. мн.ч., отрицательная форма образуется добавлением отрицательной частицы elkäh перед глаголом.

Глагол-связка olla в изъявительном наклонении настоящего времени действительного залога спрягается по лицам и числам (включая отрицательную форму) следующим образом:

1-е лицо: в ед. ч. olen - en ole, во мн. ч. olemma - emmä ole
2-е лицо: в ед. ч. olet - et ole, во мн. ч. oletta - että ole
3-е лицо: в ед. ч. on - ei ole, во мн. ч. ollah - ei ole

Заметьте, что в 3-м лице отрицательная форма совпадает для единственного и множественного числа. Для всех других лиц и чисел при использовании глагола в соответствующем спряжении местоимение можно опускать, как это делается в финском языке в устной речи, поскольку и так грамматическая конструкция имеет вполне однозначный смысл.

Аналогично спрягается по лицам и числам и большинство других глаголов. Исключение составляют перечисленные ниже глаголы:

Спряжение неправильных глаголов

Глаголы с окончанием основы на -šša(ššä):
1-е лицо: в ед. ч. -žen, во мн. ч. -žemmа(žemmä)
2-е лицо: в ед. ч. -žet, во мн. ч. -žetta(žettä)
3-е лицо: в ед. ч. -žoy(žöu), во мн. ч. -ššah(ššäh)
В отрицательной форме этих глаголов в основе -šša(ššä) заменяется на -že во всех лицах и числах, кроме 3-го лица мн. ч., в котром заменяется на -žeta(žetä).
Глаголы вида kažvua:
1-е лицо: в ед. ч. kažvan, во мн. ч. kažvamma
2-е лицо: в ед. ч. kažvat, во мн. ч. kažvatta
3-е лицо: в ед. ч. kažvau, во мн. ч. kažvatah

Глаголы вида kyžyä:
1-е лицо: в ед. ч. kyžyn, во мн. ч. kyžymmä
2-е лицо: в ед. ч. kyžyt, во мн. ч. kyžyttä
3-е лицо: в ед. ч. kyžyy, во мн. ч. kyžytäh

Глаголы вида šyyvvä:
1-е лицо: в ед. ч. šyön, во мн. ч. šyömmä
2-е лицо: в ед. ч. šyöt, во мн. ч. šyöttä
3-е лицо: в ед. ч. šyöy, во мн. ч. syyvväh

Глаголы вида juuvva:
1-е лицо: в ед. ч. juon, во мн. ч. juomma
2-е лицо: в ед. ч. juot, во мн. ч. juotta
3-е лицо: в ед. ч. juou, во мн. ч. juuvvah

Глаголы вида tulla:
1-е лицо: в ед. ч. tulen, во мн. ч. tulemma
2-е лицо: в ед. ч. tulet, во мн. ч. tuletta
3-е лицо: в ед. ч. tulou, во мн. ч. tullah

Глаголы вида männä:
1-е лицо: в ед. ч. mänen, во мн. ч. mänemmä
2-е лицо: в ед. ч. mänet, во мн. ч. mänettä
3-е лицо: в ед. ч. mänöy, во мн. ч. männäh

Глаголы вида purra:
1-е лицо: в ед. ч. puren, во мн. ч. puremma
2-е лицо: в ед. ч. puret, во мн. ч. puretta
3-е лицо: в ед. ч. purou, во мн. ч. purrah

Глаголы вида panna:
1-е лицо: в ед. ч. panen, во мн. ч. panemma
2-е лицо: в ед. ч. panet, во мн. ч. panetta
3-е лицо: в ед. ч. panou, во мн. ч. pannah

Глаголы вида vierrä:
1-е лицо: в ед. ч. vierän, во мн. ч. vierämmä
2-е лицо: в ед. ч. vierät, во мн. ч. vierättä
3-е лицо: в ед. ч. vieröy, во мн. ч. vierräh
В отрицательной форме этих глаголов в основе удвоенная согласная всегда меняется на одинарную (при этом у глаголов вида männä оконечная -ä мигрирует в -e), в 3-м лице мн. ч. к основе добавляется -ta(tä).

Совершенно особым образом спрягаются неправильные глаголы nähä, šuaha, jiähä:
1-е лицо: в ед. ч. niän, во мн. ч. niämmä
2-е лицо: в ед. ч. niät, во мн. ч. niättä
3-е лицо: в ед. ч. nägöy, во мн. ч. nähäh

1-е лицо: в ед. ч. šuan, во мн. ч. šuamma
2-е лицо: в ед. ч. šuat, во мн. ч. šuatta
3-е лицо: в ед. ч. šuau, во мн. ч. šuahah

1-е лицо: в ед. ч. jiän, во мн. ч. jiämmä
2-е лицо: в ед. ч. jiät, во мн. ч. jiättä
3-е лицо: в ед. ч. jiäy, во мн. ч. jiähäh

При спряжении по числам и лицам глаголов, имеющих в основе -kk-, -tt- или -pp-, удвоенная согласная превращается в одинарную во всех случаях, за исключением 3-го лица ед. ч..

У глаголов, неопределенная форма которых заканчивается на -ta(tä), есть свои особенности спряжения:

если перед -ta стоит -a-, то в настоящем времени перед личным суффиксом присоединяется еще -u- кроме 3-го л. мн. числа
если перед -ta стоит -o- или -u-, то в настоящем времени перед личным суффиксом присоединяется -uo- кроме 3-го л. мн. числа
если перед -ta(tä) стоит -i-, то в настоящем времени перед личным суффиксом присоединяется -ič- кроме 3-го л.
если перед -ta(tä) стоит -e-, то основа настоящего времени глагола оканчивается на -ne

Глаголы также, как и некоторые другие части речи, могут быть представлены в личной, безличной, неопределенно-личной и лично-притяжательной формах, при этом безлично-притяжательной формы (как в русском языке) в карельском нет, но зато существующая лично-притяжательная выглядит несколько непривычно для носителя русского языка (по-карельски например нельзя сказать дословно "ему не спится", но зато можно сказать буквально "я сплюсь").

Безличная форма повелительного наклонения глаголов во 2-м лице может образовываться в некоторых диалектах при помощи специального суффикса -kyä(kkyä), -kua(kkua), совпадающего с суффиксом 2-го лица мн.ч., однако, используя его, следует помнить, что такая форма глагола может быть понятна не всем.

Неопределенные формы (инфинитив) глаголов в карельском языке в отличии от русского могут склоняться (оставаясь неспрягаемыми) по некоторым падежам, в некоторых филологических школах принято выделять три типа карельского инфинитива. Первый инфинитив образует неопределенно-личную форму, для него характерны постфиксы -a(ä), -o(ö), -e, -na(nä), -la(lä), -ra(rä), -va(vä), -ja(jä), -ha(hä), -sa(sä), -ša(šä), -ta(tä). Второй инфинитив может склоняться в инессиве и инструктиве, образуется при помощи суффикса -e-, при этом инессив используется для описания действия, сопутствующего основному, а инструктив - для описания образа, способа совершения основного действия. Третий инфинитив образуется при помощи суффикса -ma-(-mä-), присоединяемого к сильной гласной основы и может склоняться в инессиве (используется для описания нахождения в процессе основного действия), элативе (для описания выхода из процесса), иллативе (для обозначения начала процесса, состояния), адессива (для обозначения способа совершения основного действия) и абессива (для обозначения несовершаемого действия).

Отметим, что будущего времени в карельском языке формально не существует, но фактически глаголы могут спрягаться в этом времени в форме иллатива третьего инфинитива с использованием вспомогательного глагола ruveta:

	основная форма		отрицательная форма
	ед.ч.	мн.ч.	ед.ч.	мн.ч.
1-е лицо	rubien <глагол>+mah(mäh)	rubiemmo <глагол>+mah(mäh)	en rubie(roi) <глагол>+mah(mäh)	emmo rubie(roi) <глагол>+mah(mäh)
2-е лицо	rubiet <глагол>+mah(mäh)	rubietto <глагол>+mah(mäh)	et rubie(roi) <глагол>+mah(mäh)	etto rubie(roi) <глагол>+mah(mäh)
3-е лицо	rubieu <глагол>+mah(mäh)	ruvetah <глагол>+mah(mäh)	ei rubie(roi) <глагол>+mah(mäh)	ei ruveta(roita) <глагол>+mah(mäh)

При этом необходимо учитывать, что по лицам и числам в форме будущего времени спрягается не основной (смысловой), а вспомогательный (модальный) глагол, а используемая форма иллатива третьего инфинитива смыслового глагола становится фактически несклоняемой и неспрягаемой. В отрицательной форме неспрягаемым становится и модальный глагол, вместо него спрягается отрицательная частица, исключение составляет спряжение по третьему лицу, где во множественном числе отрицательная частица остается той же форме, а меняется спряжение модального глагола. В этой форме в некоторых диалектах вместо модального глагола ruveta используется глагол roita.

Вопросительные формы глаголов (как и любых других частей речи) образуются при помощи вопросительной частицы-постфикса -ko(kö) (другие части речи - также при помощи -pa(pä)), что, помимо прочего, позволяет не выделять интонационно вопросительное предложение (или вопросительную часть сложного предложения), в принципе карельская грамматика не требует использования вопросительного знака, но в то же время использование соответствующей интонации в речи не исключается и позволяет эмоционально подчеркнуть суть высказывания. В целом вопросительные формы образуются по тем же правилам, что и формы множественного числа - если в единственном числе слово оканчивается на согласную, то вопросительная форма образуется постфиксом <гласная перед согласным>+ko(kö) и т.д., вместо постфикса множественного числа -t просто используется вопросительный постфикс -ko(kö). Вообще же в карельском языке, в отличии от финского, интонационно может быть выделен любой член предложения, за счет чего достигается большое разнообразие смысловых окрасок одной и той же фразы. В частности, в карельском, также как и в русском, вопросительные формы, как и утвердительные, и любые другие, могут быть использованы не по назначению (что в принципе недопустимо в финском, где стандартно в предложении используется только нисходящая интонация).

Беседа четвертая.

Фонетика карельского языка.

Одной из особенностей карельского языка по сравнению с финским и русским является достаточно свободная фонетика - одни и те же слова могут в принципе произноситься с удвоением тех или иных согласных, миграцией мягкости, использованием или неиспользованием в некоторых случаях дифтонгов и т.п.. Например слово культура может совершенно свободно в зависимости от диалекта произноситься как kullturi, kuul'turi, kul'ttuuri и т.д. При этом это не является проявлением безграмотности в речи или на письме, или "плохого знания финского языка", как считают некоторые финские "специалисты" - все эти формы совершенно равноправны, это одно из следствий длительного отсутствия общепринятой литературной нормы языка. При этом на практике такое фонетическое разнообразие обычно не затрудняет взаимопонимания между носителями различных диалектов.

Также весьма специфической особенностью карельского языка является возможность обмена не только гласными и дифтонгами, но и согласными в корне (в том числе и в соседних слогах внутри основы слова), причем получаемые таким образом формы слов обычно синонимичны и также остаются совершенно равноправными в грамматическом плане. Например: jumaittua-jamuittua, jamaittua-kamaittua, delegy-jelegy, čirone–čorone, jubku-jupku, kazvo-kazvu, kippie-hyppie, kiärie-kiäriä, kobaittua-kabaittua, koukko-kuokko, kruakkua-bruakkua, kubu-kudu, sidou-kudou, kuikku-guikku, käbelöittiä-köbelöittiä и др., между соседними слогами: korhistua-horkistua и т.п.. Пары для обмена обычно образуют гласные a-e(ä-e), o-e(ö-e), o-a(ö-ä), i-a, i-u(i-y), i-o, u-a, u-o(ö), и согласные (в том числе по признаку глухости-звонкости) k-t, k-p, k-j, k-h, k-b, k-s, k-g, h-l, r-l, r-v, r-t-p, d-j, b-p, b-d, шипящие и свистящие согласные в обмене как правило не участвуют. По вполне понятным причинам никогда не участвуют в таком обмене фонемы из формантов - префиксов, суффиксов и постфиксов. Не относятся к этому случаю и синонимы, использующие в одной и той же позиции разные согласные в зависимости от диалектных различий (s-z-ž, s-š и т.д.). Возможен обмен пары согласных на согласную, иногда удвоенную (например, kielastus-kielahus, kohlu-kollu), дифтонга на одиночную гласную (например, kubaittua-kupettua, käziastii-käzästii) но никогда - согласной на гласную и наоборот. Кроме того, в лично-притяжательном склонении также абсолютно правомерна замена пары формантов -noma на единый постфикс -mma(mmä), а в лично-притяжательных местоимениях - обмен дифтонгов iä-ei, например, равноправными являются формы hänenoma-hänemma ("его свой"), miänoma(meinoma)–miämma(meimmä) ("наш свой") и т.д.. В ряде случаев дифтонги мигрируют в одиночные гласные при спряжении глаголов, например при спряжении глаголов в имперфект условного наклонения дифтонги ua, uo(yö), ie перед суффиксом условного наклонения теряют первую гласную.

Наличие в фонетическом строе языка гласных переднего ряда является одной из характерных особенностей прибалтийско-финских языков и с трудом воспринимается человеком, привыкшим к русской фонетике. Принципиальным для понимания их отличия от близких по звучанию славянских гласных является то, что они являются не йотированными вариантами гласных заднего ряда, а вполне самостоятельными звуками, то есть карельское "ä" имеет сходство с русским "я" как оно произносится в слогах "ня", "мя" и произносится без перехода в "а" после "й" ("йаа"), как это имеет место в других слогах ("землйа", "мелиорацийа"). Аналогично и карельское "ö" произносится как русское "ё" в слогах "нё", "мё" без перехода в "о" после "й". Вместе с тем этот звук по произношению отличается от классического финского "ö" в южных диалектах собственно карельского, тиверских, людиковских и ливвиковских диалектах, то есть там, где влияние финского языка отсутствовало или было минимальным. Это же касается и гласной "y", аналогично близкой по звучанию русскому "ю" в слогах "ню", "мю" без перехода в "у" после "й" - карельская гласная (как, впрочем, и ижорская) гораздо ближе по звучанию к русскому "ю", чем финская гласная "y". Чтобы избежать путаницы в этом случае и подчеркнуть фонетическое различие с финским языком, в ливвиковском и тиверском алфавитах для обозначения этого гласного звука даже была использована другая буква - "ü", что в принципе выглядит достаточно логичным. При этом следует учитывать, что в исконных карельских словах гласный "ä" в первом слоге слов встречается нечасто, а гласный "ö" - и того реже, по этому признаку легко определить слова, являющиеся заимствованиями.

В отличии от финского языка, в карельском строго говоря не является догмой правило гармонии гласных, предполагающее использование в пределах одного слова (или одной основы в многоосновном слове) гласных либо только переднего (ä, ö, y), либо только заднего ряда (а, о, u). Отсутствие обязательной гармонизации гласных вызвано помимо прочего еще и тем, что в карельском языке присутствует ряд специфических, несвойственных другим прибалтийско-финским языкам, лексико-грамматических особенностей (например, наличие лично-притяжательного склонения), в принципе исключающих возможность соблюдения этого правила. В то же время во многих западнокарельских и северных диалектах собственно карельского правило гармонии гласных почти всегда безусловно соблюдается. Благодаря этой особенности можно достаточно легко определить территориально происхождение того или иного из многочисленных диалектов. Однако при этом при склонении или спряжении частей речи правило гармонии гласных обычно соблюдается, причем гласные переднего ряда имеют в этом случае преимущество - если они присутствуют в слове, то вне зависимости от присутствия гласных заднего ряда суффиксы и постфиксы скорее всего будут с ними гармонизированы. В то же время существует целый пласт синонимов, различающихся только тем, что та или иная гласная основы в одном варианте гармонизирована, а в другом - нет, эти синонимы также совершенно равноправны в грамматическом плане. В целом для южных и тиверских карельских диалектов, ливвиковского и людиковского языков по сравнению с западнокарельскими и собственно карельскими диалектами характерен переход гласной переднего ряда "ä" в гласную заднего ряда "a" после "j" в первом слоге: järvi-jarvi, jäte-jate, и т.д..

Харктерной особенностью карельского языка является использование в определенных случаях дифтонгов вместо двойных гласных, свойственных финскому языку: "ua" вместо "aa", "uo" вместо "oo", "ie" вместо "ii", "yö" или "iä" вместо "ää" и т.д. Причем в некоторых карельских диалектах уже и эти дифтонги видоизменились, например в весьегонском диалекте тиверского языка дифтонг "ua" трансформировался в "ia", который к тому же в устной речи может фактически произноситься близко к русскому "ыа". Двойная гласная "aa" в карельском языке сохраняется только в открытом слоге в начале слова, и то, в принципе, похоже, что она сохраняется только в словах, заимствованных из финского языка. Вообще же в карельском языке долгими (двойными) гласными могут быть только "i", "u" и "y", иные гласные в долгом варианте встречаются как правило только в заимствованных словах. Дифтонг "eu"("ey") никогда не используется в начале или конце слова, кроме того, слова не могут начинаться с дифтонгов "ua"("yä"), "iu"("iy"), "äy", "öy". В целом ряде диалектов дифтонги "ui"("yi") и "oi"("öi") в безударном положении превращаются в одиночную гласную за счет выпадения второй гласной.

Также уникальной особенностью фонетики гласных в карельском языке является существование трифтонгов, которые в абсолютном большинстве случаев проявляются при склонении/спряжении слов, основа которых заканчивается на дифтонг, с использованием суффиксов(постфиксов), начинающихся на гласную. Встречаются трифтонги "uou"("yöy"), "uau"("yäy"), "ieu"("iey"), "uai"("yäi"), "iei", "iäy", "uoi", в некоторых диалектах возможны и другие варианты, в том числе и негармонизированные. Следует учитывать, что трифтонги и двойные гласные (за исключением долгого "uu") в отличии от одиночных гласных и дифтонгов не могут образовывать отдельные слоги.

Совершенно исключительной особенностью карельского языка, свойственной очень немногим языкам мира (большинство из которых являются уже мертвыми, как древнееврейский или арамейский), является существование в фонетике языка так называемых тетраграмм, т.е. сочетаний четырех гласных подряд, например "uaie" в слове kuaiekseh.

В фонетике согласных радикальным отличием карельского языка от финского является полная оппозиция согласных по твердости/мягкости и по глухости/звонкости, которая в финском полностью отсутствует (кроме t/d, k/g). Наличие оппозиции согласных по твердости/мягкости и глухости/звонкости (за исключением некоторых северных диалектов, тяготеющих к финскому языку), к тому же активно используемой при словообразовании (есть слова, различающиеся на письме/произношении только твердостью одной согласной), взывает необходимость использовать в алфавите языка символ, обозначающий смягчение согласного( ' - символ "мягкого знака"). При этом как правило этот знак не может использоваться (и соответственно не существует их мягкого варианта) с согласными "p","v","k","r","h", "č" (из них "p","v","r" смягчаются в позиции перед йотированными и гласными переднего ряда), хотя в русском языке мягкие варианты этих согласных и существуют (по понятным причинам не существует мягких вариантов "j" и "š"); по этой причине в заимствованных из русского словах эти согласные часто отверждаются. В некоторых диалектах тиверского карельского, в частности в толмачевском, происходил процесс отверджения "h", в результате которого этот согласный звук в речи был заменен фрикативным "г", близким украинскому. В ливвиковском языке существует специфический согласный звук, обозначаемый специально введенной в алфавит буквой ǯ и при произношении напоминающий сочетание согласных "dz". Этого звука нет более ни в одном из карельских языков и диалектов, не встречается ничего подобного и в других прибалтийско-финских языках, за исключением архаичного ливского (в современном ливском такой фонемы тоже нет), но зато подобное звукосочетание достаточно широко употребляется(употреблялось) в латышском, латгальском и земгальском языках. По всей видимости именно из балтских языков эта фонема в раннем средневековье попала в ливский, а ее присутствие в ливвиковском может служить косвенным подтверждением гипотезы о происхождении ливвиков от ассимилированных карелами ливов. Характерной особенностью карельского языка, выделяющей его из числа других прибалтийско-финских языков является наличие шипящих и свистящих согласных, и их широкое использование, при этом некоторые из них могут быть сдвоенными. В частности, миграция "s" в "š" характерна для целого ряда карельских диалектов, в то же время для западнокарельских диалектов и северных диалектов собственно карельского вполне обычна и обратная миграция - например "čč" в "ts". При этом в остальных диалектах существует определенная неявная закономерность - миграция согласных в шипящие/свистящие как правило имеет место в слогах (и основах слов) с гласными переднего ряда. Кроме того, для карельского языка характерно сведение встречающихся в финской фонетике двойных согласных после открытого слога к одной, например, вместо "hd" - просто "h" и т.д.. За исключением согласных "j" и "h" все остальные согласные в определенных случаях могут образовывать удвоенный согласный. Кроме того, в середине слова, на стыке слогов, первый из которых является закрытым, могут иметь место сочетания трех согласных, в абсолютном большинстве случаев образуемые при участии двойного согласного, исключение составляют только сочетания "rst" и "rsk". По сути сочетания трех согласных возникли там, где после согласного некогда могла бы быть редуцированная гласная, которых в современном карельском языке нет, как нет их и в прочих прибалтийско-финских языках, за исключением опять же ливского.

Карельская письменность.

Как уже было сказано ранее, карельский язык, вопреки распространенному заблуждению, относится к числу старописьменных. Первый письменный документ на карельском языке - новгородская берестяная грамота №292, достаточно точно датируемая 1240-1260 годами на основании данных дендрохронологии. Текст на ней записан в кириллической графике на древнем ливвиковском языке. Некоторые из финских исследователей пытаются оспорить этот факт, доказывая, что текст написан на архаичном финском, что, однако, надежно опровергается самой спецификой текста, в частности использованием автором звука "ж" в незаимствованных словах и прямого заимствования из древнерусского - прилагательного "судьни", записанного через "оук". Текст представляет собой заговор от молнии и составлен в принятой тогда и для древнерусских надписей традиции: слева направо без пробелов, что несколько затрудняет прочтение и дает почву для различных толкований.

Существует версия, что кириллица изначально создавалась как алфавит более универсальный, чем требовался для древнерусского языка. Собственно избыточность набора символов кириллицы не вызывает сомнений у специалистов, но если прямо заимствованные греческие буквы были очевидно нужны для перевода христианской литературы, то совершенно неясна причина включения символов для некоторых гласных, которые уже в предполагаемое время создания алфавита вышли из употребления в древнерусском языке, в результате их буквенные символы с самого начала использовались не по назначению или не использовались вообще. В связи с этим не выглядит слишком смелым допущение, что изначально эти символы могли предназначаться как раз для специфических карельских (и, шире, вообще прибалтийско-финских) фонем, в частности, гласных переднего ряда.

В 1542 году просветитель финнов, известный под именем Микоэля Агриколы, ректор духовной академии в Або, издал первый букварь на финском языке - "ABC-kirja" - ставший первой финской книгой, в основу финского письменного языка он, по его собственному признанию, положил диалект Абосской губернии, но использовал при этом именно карельскую письменность, которую он лично переложил на латинскую графику. Из этого факта следует как минимум то, что он имел о ней вполне ясное представление и для него в то время не составляло особого труда получить карельские книги или документы, исполненные в кириллической графике.

До 1931 года для карельского языка использовалась исключительно письменность на основе кириллицы (в том числе и в Финляндии). Как правило карельские документы, написанные кириллицей - это письма, бытовые и коммерческие записи, в текстах которых зачастую одновременно используются и карельские, и русские слова. После взятия Великого Новгорода Иваном III по свидетельству летописца только из одного храма св.Софии было изъято и сожжено "тридцать возов грамот, птичьим языком писаных" (то есть написанных кириллическими буквами, но непонятных, нечитаемых для московских дьяков), что может косвенно свидетельствовать о реальных объемах документооборота на карельском языке в Новгороде, ведь по принятой практике в храмах хранились в основном гражданские акты(договоры, закладные, купчие и т.д.). Сведений о средневековых рукописных книгах на карельском не имеется, хотя об их существовании и упоминается в скандинавских источниках и финском фольклоре (упоминаются как "книги греческие", хотя под этим названием могут упоминаться и богослужебные книги на церковнославянском) - вероятнее всего они все были утрачены в XVI-XVII веках, когда начался массовый исход карельского населения с захваченных Швецией территорий, а оккупанты сжигали православные храмы вместе с хранившимися в них книгами и документами. В начале XIX века постепенно начинает развиваться книгопечатание на карельском языке в кириллической графике, в основном религиозной литературы. В 1820 году священники М.А. Золотинский и Г.Е. Введенский перевели Евангелие от Матфея на карельский язык, использовав алфавит собственного изобретения, созданный на основе алфавита церковнославянского языка с тринадцатью дополнительными буквами для обозначения специфических тиверских фонем. До 1917 года одним из крупнейших центров карельского книгопечатания был Выборг, но после провозглашения независимости Финляндии издание литературы на карельском там было прекращено. Издавалась активно богослужебная литература на карельском языке и в Архангельске, поскольку на территории тогдашней Архангельской губернии проживало немало карел (в настоящее время в Архангельской области они практически полностью ассимилированы). Вот список выходных данных некоторых карельских книг, изданных в те годы:

Герран мiян шюндю-руохтынан Святой Iовангели Матвейста: карьялан кiелелля; Венiяген библейскойн канжа-куннан элолла. – Пiйтери: печатойду Святейшего Правительствующего Синодан кяшшенняштя, 1820. – 96 с.
Азбука для корелов, живущих в Кемском уезде Архангельской губернии. -Архангельск , 1894. -29 с.
Господанъ мiäнъ Iисусанъ Христанъ пюгä Евангели Матфейста карьяланъ кiелелля. - Архангельск: Типолит. В. Черепанова, 1895 (обл. 1896). - 90 с.
Господанъ мiäнъ Iисусанъ Христанъ пюгя Ёвангели Маркешта карьяланъ кiелелля. - Архангельск: Типолит. насл. Д. Горяйнова, 1896. - 55 с.
Господань мiäнъ Iисусанъ Христанъ пюгя Евангели Лукашта карьяланъ кiелелля. - Архангельск: Типолит. насл. Д. Горяйнова, 1899. - 95 с.
Господанъ мiäнъ Iисусанъ Христанъ пюгя Евангели Iиванашта карьяланъ кiелелля. - Архангельск: Типолит. насл. Д. Горяйнова, 1900. - 72 с.
Хосподан меййан Иисусан Кристан Пухеа еваньхелiе. (издание 1911 года без выходных данных, лютеранское евангелие, полулегально издававшееся в Финляндии для населения восточной Карелии)
Божественная литургия, иже во святых отца нашего Иоанна Златоустого: На карельском наречии для священослужителей и певчих. - Выборг: Православ. Карел. братство во имя св. великомученика и Победоносца Георгия: Выборг, Новая тип., 1911. -20 с.
Iоаннанъ Пуга гува-саналемине: Проект. - Выборг: Православ. Карел. братство им. св. великомученика и Победоносца Георгия: Выборг, Новая тип.,1914. -60 с.
Куй пидаы ускуо, элiа и молiексехъ: (Беседа пастыря с паскомыми, учителя с учениками о главнейших истинах христианской веры в вопросах и ответах): Из беседы Высокопр. Макария, архиепископа Томского в доп./пер.иеромонаха Киприана и иеродиакона Исаакия. - Выборг: Православ. Карел. братство во имя св. великомученика и Победоносца Георгия: Выборг, Новая тип., 1909. -10 с.
Двенадцать страстных Евангелей, чтомых в Великий пяток на утрени на карельском наречии: Проект /Пер.свящ.Виктора Никольского. - Выборг: Православ. Карел. братство во имя св. великомученика и Победоносца Георгия: Выборг, Новая тип., 1908. -48 с.
Житие святого великомученика и целителя Пантелеймона: На русском и карельском языках:Проект /Пер.свящ.Виктора Никольского. - Выборг: Православ. Карел. братство во имя св. великомученик и Победоносца Георгия: Выборг, Новая тип., 1909.
Люгюккяйни. Священной исторiя. -Архангельск: Православ. миссионер. о-во: Типолит.В.Черепанова , 1895. -57,II с.
Краткая Священная история и молитвы на русском и карельском языках: Руководство для законоучителей карел.школ: Проект. - Выборг: Православ. Карел. братство во имя святого великомученика и Победоносца Георгия: Выборг. Новая тип., 1908 -74 с.:ил.
Ристинду-тааинство. -Выборг: Православ. Карел. братство во имя св. великомученика и победоносца Георгия: Выборг, Новая тип. , 1911. -7 с.
Пюгiенъ (Юмаланъ Гибъянъ и Веренъ) отанду тааинство. -Выборг: Православ. Карел. братство во имя св. великомученика и Победоносца Георгия: Выборг, Новая тип. , 1911. -8 с.
Георгиевский М.Д. Русско-корельский словарь. -С-Пб., 1908.-53 с.
Русско-карельский словарь /Сост.В.Королев. -Выборг, 1913.
Пухан апостолан Педрин керахмохизет кирьяйзет: Карьялан (ливвин) киелэл: Проект. -Хелсингис , 1917. -15 s.
Куувенъ псалминъ легуминэ /Пер. свящ. Виктора Никольского. -Выборг : Православ. Карел. братство во имя св. великомученика и Победоносца Георгия: Выборг, Новая тип. , 1909. -10 с.

Последние попытки издания литературы на карельском языке с использованием кириллического алфавита в Финляндии были предприняты в 1921 году в Сортавале.

В 1930 году в период "финнизации" Карелии был принудительно введен новый алфавит на основе латиницы:
a ä b c ç d e f g h i j k l m n o ö p r s ş t u v y z ƶ з ь 
схожий по графике и структуре с алфавитами, придуманными в то время и для других прибалтийско-финских народов в СССР. В 1938-1939 годах после известной кампании по ликвидации "карельского националистического подполья" и упразднения Карельского национального округа, на короткий срок была восстановлена письменность на основе кириллицы (новый алфавит утвержден в феврале 1938 года), но уже в 1940 году, после образования в марте Карело-Финской ССР, карельский язык был директивно запрещен, а все делопроизводство и преподавание в учебных заведениях принудительно переведено на финский язык.

Интересно, что в 1950-60-х годах (а возможно и позднее) при необходимости публикации текстов на карельском языке полулегально использовался по-прежнему кириллический карельский алфавит.

В 1989 году был разработан новый алфавит для ливвиковского языка:

A a	B b	Č č	D d	Ǯ ǯ	E e	F f	G g
H h	I i	J j	K k	L l	M m	N n	O o
P p	R r	S s	Š š	Z z	Ž ž	T t	U u
V v	Ü ü	Ä ä	Ö ö	'

С использованием этого алфавита стала вновь издаваться литература, выходить периодические печатные издания. В 1993 году он с незначительными изменениями (исключена буква "ǯ" и введена буква "c") был принят и для тиверского языка. Следует учитывать, что во всех этих алфавитах отсутствует буква "w", в заимствованных словах (не являющихся именами собственными, поэтому Выборг может писаться как Wieborg) она заменяется на букву "v". В 2007 году постановлением Правительства Республики Карелия № 37-П от 16.03.2007 был утвержден единый алфавит на основе латиницы, который по замыслу его создателей предполагается использовать для всех карельских диалектов:

A a	B b	Č č	D d	E e	F f	G g
H h	I i	J j	K k	L l	M m	N n
O o	P p	R r	S s	Š š	Z z	Ž ž
T t	U u	V v	Y y	Ä ä	Ö ö	'

Однако в нем по неясным причинам отсутствует буква "c", достаточно широко используемая как в западнокарельских диалектах, так и в тиверских, что не может не создавать в перспективе трудностей для внедрения этой редакции алфавита как общей для всех диалектов языка.

Карельское руническое письмо.

Отдельным и крайне малоизученным вопросом является существование карельского рунического письма. Надписи, сделанные карельскими рунами, сохранились сейчас на некоторых деревянных постройках, а также на традиционных предметах быта и ритуальных предметах, в коллекциях музеев есть оттиски клейм и печати с карельскими рунами, рунические привески-талисманы и обереги, фибулы, оружие с руническими надписями. Не существует общего мнения относительно того, когда возникло карельское руническое письмо, но бытовало оно вплоть до первых десятилетий XX века, хотя скорее всего некоторые рунические надписи тогда воспроизводились на предметах уже просто по традиции людьми, неспособными их прочитать и, естественно, не знающими рунического письма. Судя по графике карельских рун, схожих со славянской и готской руницей, карельское руническое письмо появилось не позднее первых веков н.э..

Карелами для письма использовались по всей видимости различные варианты классического футарка:

Кроме того, рунами, также, как позднее и кириллическими буквами, записывали числа:

Однако наряду с "классическими" рунами традиционного угловатого начертания, которое было наиболее удобно для вырезания на дереве, существуют и надписи, высеченные обычно на камне совершенно другими рунами - гладкими скругленными знаками, более всего схожими с древнеегипетским иератическим письмом (скорописью). Это явное сходство независимо друг от друга отмечалось несколькими различными исследователями.

Камень с карельской рунической надписью, о.Голый.
Сейчас иногда пытаются трактовать эти знаки как латинские литеры
на поваленном "межевом знаке" или молельном камне - что-то
вроде AE-<?>E-UU, при этом никак не объясняя, что это за литера
на третей позиции и почему две буквы "U" различимо отличаются
в начертании. Кроме того, известные финские граффити на молельных
камнях исполнены в другой технике: они процарапаны, а не вырезаны
в граните, и литеры их имеют максимум прямых элементов,
что и понятно - так проще и легче было их наносить.

Поскольку в настоящее время карельские руны никем не дешифрованы, а секрет их прочтения судя по всему утрачен окончательно, невозможно утверждать, являются ли те и другие руны двумя различными алфавитными системами, или же это просто два варианта одного и того же алфавита. Точно также нельзя однозначно утверждать, являются ли надписи скругленными рунами на камнях вообще карельскими текстами, гипотетически они могут принадлежать любому другому народу и языку. В то же время существовали (а возможно и существуют) и камни с традиционными "угловатыми" рунами - один из таких камней до начала XX века стоял в урочище Шум-гора.

Позднейшие карельские рунические надписи, в частности на деревянных календарных посохах, уже демонстрируют отчетливое взаимовлияние рун и букв кириллической графики, что наглядно свидетельствует о том, что авторами этих надписей в момент их составления они рассматривались именно как буквы. Для вырезания надписей на деревянных постройках также использовались руны как классического "готского" типа, так и самобытные, схожие по начертанию с некоторыми буквами кириллицы, а также имеющие параллели среди т.н. "степных" (уйгурских) рун.

Взаимовлияние букв кириллицы и готских рун

Надпись "OMA RANDA", выполненная символами, имеющими сходство одновременно с рунами и буквами латиницы и кириллицы (современная стилизация).

В то же время известен аналогичный деревянный посох (навершие посоха?) из Старой Ладоги, датируемый IX веком, где надпись выполнена только рунами "готского" типа, а попытки перевести текст с использованием германских языков пока не дали удовлетворительного результата.

Бытовало ранее в Карелии и широко известное в Северной Европе гадание на рунических знаках, для чего использовались специально вырезанные дощечки из ольхи - сакрального дерева древних карел. О таком гадании прямо упоминается в ряде рун (здесь - уже стихов) калевальского цикла, причем гадание осуществлялось как способом перебора дощечек или жребиев с руническими знаками, так и способом выкладывания знаков рун из щепы (лучины).

К числу памятников карельского рунического письма скорее всего относятся и т.н. "камни Глинки" - четыре мегалита с надписями, обнаруженные в Тверской Карелии Ф.Н.Глинкой, все попытки дешифровки которых не закончились успехом или носили явно абсурдный характер, и это вполне объяснимо, поскольку никто из специалистов не пытался предположить, что надписи выполнены на карельском языке. На первом камне надпись выполнена как раз характерными карельскими рунами, представляющими собой по начертанию комбинацию классических "готских" рун и кириллических букв, на втором и четвертом - "скругленными" рунами (причем на втором они идеально совпадают по начертанию с известными памятниками Карелии), на третьем - надпись видимо выполнена классическими "готскими" угловатыми рунами, но в центре надписи изображены две (три?) руны характерного "скругленного" вида.

В тиверском карельском букваре, составленном в 1887 году учительницей Анастасией Толмачевской (неясно - фамилия это или прозвище от места жительства) и изданном на средства земства, упоминалось о существовании до кириллического карельского алфавита некоего другого, "старинного" алфавита, но примеров его букв не приводилось. Она же в своём букваре ссылалась на некую "старинную печатную карельскую азбуку". К сожалению до настоящего времени никаких следов этой азбуки отыскать не удалось.

Рассмотрим образцы "скругленных" карельских рун из Собственно Карелии и Тверской Карелии (прорисовки автора):

Тип 1

Тип 2

Тип 3

Тип 4

Тип 5

Тип 6

Тип 7

Тип 8

Тип 9

Тип 10

Тип 11

Тип 13

Тип 14

Тип 15

Тип 16

Тип 16а

Тип 17

Тип 18

Тип 19

Тип 20

К сожалению, из-за полной неопределенности с ориентацией надписей невозможно достоверно утверждать, представляют ли собой конкретные знаки разные руны, или варианты начертания одного и того же знака. Например, тип 1 и тип 15 могут оказаться одним и тем же знаком, развернутым под разными углами. В знаковой системе широко используются подковообразные символы (типы 2, 5, 7, 18, исследователи XIX века их так и считали изображениями подков) с различными дополнительными элементами, но невозможно достоверно утверждать, являются ли "подковы", открытые вправо и влево разными символами или одними и теми же, только перевернутыми. Неясно также, относится ли к серии "подков" символ типа 19, или же он имеет иное происхождение.

Также неясно, являются ли символы типов 9, 11, 14 и 20 едиными символами или же комбинациями из двух и более. При этом символ типа 14 обнаруживает явное сходство с кириллическим символом "аз йотированный", а тип 20 имеет отчетливые параллели в кельтской орнаменталистике. Тип 9 имеет большое сходство с комбинацией готических рун "тейваз" и "иса". В отношении типов 16 и 16а невозможно утверждать, представляют ли они собой комбинацию из двух независимых символов или же это единый символ, поскольку изображены они вплотную, один над другим.

Задача выделения отдельных символов этой графической системы затрудняется еще и тем, что существовавшая традиция позволяла изображать их подобно некой "вязи", также, как и готские рунические надписи. Так, например, в одной из таких надписей можно выделить символ типа 3 с дополнительными элементами, перевернутую готическую руну "альгиз", руну "феху" в прямом изображении и руну "райдо" - в зеркальном и т.д..

Происхождение системы знаков "скругленных" карельских рун скорее всего было таким же, как и у большинства иероглифических письменных систем - древнеегипетской, китайской и т.п., то есть изначально это были, вероятно, пиктограммы, связанные с конкретными предметами. Так, например, символ типа 3 имеет сходство с петроглифом "рыба", символ типа 4 похож на соху, символ типа 11 напоминает изображение хвойного дерева (ели) и т.д. В то же время карельские руны скорее всего сразу использовались именно как буквенная система, поскольку даже в краткой надписи на о.Голый из шести знаков два повторяются, причем идут подряд, а, как известно, для карельского языка характерно массовое использование двойных гласных и сдвоенных согласных, причем в данном случае скорее всего изображены именно гласные, поскольку согласные не могут находиться в открытой позиции в начале (конце?) слова. Вместе с тем, нельзя не отметить, что символ типа 3 практически совпадает с древнеегипетским иератическим слоговым символом "мер", символ типа 16 - со слоговым символом "ир", символ типа 5 - с буквенным символом "привязь"("ч"), символ типа 10 - с перевернутым буквенным символом "ткань"("с"), можно найти и другие совпадения в начертании. Например, упомянутый символ, схожий с перевернутой руной "альгиз", практически идеально совпадает с иератическим слоговым символом "мес".

В принципе, выявленных символов "скругленных" рун недостаточно для адекватного представления всех фонем карельского языка (вне зависимости от того, считать ли схожие символы отдельными знаками или вариантами начертания одного и того же), но можно вполне обоснованно предполагать, что при письме использовались дополнительные элементы (как правило в виде небольших наклонных черт на концах линий знака), которые вероятно обозначали различные варианты родственных фонем, с их использованием данная знаковая система может быть признана вполне достаточной.

В 2004 году на берегу Вуоксы на скале в окрестностях Суотниеми неподалеку от Приозерска был обнаружен символ, практически идентичный символу типа 3:

Символ на скале у Суотниеми

От типа 3 с острова Голый данный вариант отличается наличием косого креста внутри контура символа, а также тем, что вертикальная черта не смыкается с внешним контуром. Не исключено, что несколько позднее нанесения самого символа путем выбивания креста пытались освятить "бесовские знаки" - подобная практика была широко распространена в этих местах в XV-XVI веках. В связи с этим показательно, что на обнаруженном в 2004 году в Приозерском районе Ленинградской области камне-чашечнике (т.н. "камне Вехмайнена") изображение руны "отилия" также имеет дополнительный элемент:

Прорисовка руны "отилия" на камне-
чашечнике у д.Кривко.
Фрагмент рисунка В.Зернова.

По свидетельствам местных жителей, данный камень использовался по прямому назначению (в качестве жертвенного) вплоть до первых десятилетий XX века.

Интересно, что на новгородской берестяной грамоте №590, датируемой 1066 годом и считающейся первым русским письменным документом, упоминающим о карелах, слева от кириллического текста сообщения о нападении литовцев изображена такая же замысловатая "вязь" (чем-то отдаленно по конфигурации напоминающая скрипичный ключ), что и на четвертом "камне Глинки". Не исключено, что это - некий текст, записанный карельскими рунами в дополнение к основному сообщению, возможно - что-то вроде подписи. С.И.Кочкуркина описывала его как "тамгообразный знак в виде плетенки". По ее мнению

"Знак в левой части бересты не поддается однозначному определению. В качестве возможной аналогии укажем на изображение на серебряной трапециевидной подвеске с городища Кеукай в Литовском Занеманье (Kulikauskas, 1982, 74 psl., 152 pav.). Типологически подвеска Кеукай стоит в одном ряду с известными изделиями Х-XI вв., определяемыми исследователями как верительные знаки представителей древнерусской княжеской администрации. Исходя из этой аналогии, следует предположить, что тамга на грамоте №590 удостоверяла официальный характер послания и служила "подписью" отправителя."

Однако А.И.Асов(Барашков) в свое время выдвинул гипотезу (Барашков А. Узелковое письмо древних славян // Наука и религия, 1992, № 4-5) о существовании на Руси особого подвида письма - т.н. узелкового, и даже предпринял попытки классифицировать отдельные его знаки и интерпретировать надписи (впрочем, неудовлетворительно). Эти знаки встречаются, как выяснилось, не только на ювелирных изделиях, но и в некоторых рукописных книгах. Показательно, что по способу исполнения такие надписи очень напоминают "переплетающиеся" руны с камней Глинки, более того - символ типа 20 относится по своему характеру скорее именно к узелковому письму, чем к "классическим" скругленным рунам, причем скорее всего это именно отдельная "узелковая" буква. Таким образом, вполне возможно, что карелы использовали и этот вид письма, однако из-за малой изученности вопроса и недостаточного объема материалов сказать об этом что-либо определенное нельзя.

Рунические знаки обоих типов - как скругленные, так и угловатых, подобных готским - были зафиксированы в Беломорской Карелии в 1923 году Д.А.Золотарёвым, который, однако, не будучи специалистом по знаковым системам, ограничился их сбором и систематизацией в разумении того, что их, по его мнению, следовало разместить на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке "для привлечения внимания".

Сводная таблица знаков "карельских клейм" из доклада Золотарёва

Золотарёв рассматривал рунические надписи как некие "клейма", хотя сам же упомянул, что надписи, сделанные карельскими рунами, все еще (в начале XX века!) очень широко использовались при оформлении документов, в том числе и государственных, например налоговых ведомостей во вполне советских органах - волостных исполкомах местных советов народных депутатов. Все еще практиковались залоговые и долговые расписки, выполнявшиеся "чертами и резами" на деревянных дощечках, причем рунами записывались не только фамилии сторон (это еще можно было трактовать как "клейма"), но и суммы долга, и некие дополнительные обстоятельства сделки. То есть, для жившего там карельского населения эти рунические надписи были совершенно адекватным, а главное - свободно читаемым текстом, поскольку речь шла о финансовых обязательствах и государственных повинностях. При этом Золотарёв вполне искренне считал местных карел безграмотными - мол, потому они и используют эти непонятные значки!

Здесь необходимо дать некоторое пояснение: дело в том, что описываемые Золотарёвым "дощечки" у карел - это, судя по всему, фактически хорошо известные европейским исследователям т.н. таллии, применявшиеся у англо-саксов ровно в том же качестве в Средние века. Это был своего рода деревянный "ваучер", таллия представляла собой дощечку около 8 дюймов длиной, один конец которой был просверлен для ношения в связке, сумма на ней указывалась посредством глубоких зарубок разной длины, сделанных на обеих сторонах. После исполнения выплаты или погашения задолженности таллию раскалывали пополам вдоль: одну половинку оставлял себе получатель денег, вторая хранилась для отчетности у плательщика. Дощечка всегда раскалывалась неровно, что практически исключало подделку такого на вид примитивного документа - для проверки достаточно было просто попытаться приложить две половинки друг к другу. Тот факт, что у карел эта технология применялась ещё в первых десятилетиях XX века (в том числе и в качестве своего рода векселей или "дорожных чеков"), и её вынуждены были использовать даже советские органы, не может не вызывать вопросов.

Ранее, в XIX веке, по свидетельству этнографа П.Ефименко (П.С.Ефименко. Юридические знаки. Опыт исследования по сравнительному обычному праву. // Журнал министерства народного просвещения за 1874 г.) надписи карельскими рунами обоих типов использовались и в судопроизводстве, и при оформлении договорных отношений вообще, в том числе и на уровне земства. Золотарёв отмечал существенно большую сложность и разнообразие карельских рун, собранных и описанных Ефименко, по сравнению с тем, что удалось обнаружить и зарисовать ему. Возможно это свидетельствовало о постепенной деградации традиции карельского рунического письма за прошедшие полвека.

Образцы написания имен и отчеств семьи Сидоровых.

Золотарёв с целью систематизации свел в таблицу подписи всех правоспособных мужчин семьи Сидоровых из Кестеньги. Он совершенно верно заметил, что в большинстве подписей базовой руной, обозначавшей видимо саму фамилию, была руна "уруз" ("ур"), на базе которой при помощи других рун составлялась персональная подпись. Частое применение руны "иса" может в данном случае объясняться тем, что большинство мужчин рода по отчеству - Ивановичи. Из общего ряда выпадает последняя подпись, представляющая комбинацию двух рун "гебо" с руной "иса" между ними. Это руна более дальнего родственника, который перенял её из семьи неких Кемовых, у которых общефамильным символом была уже руна "гебо". Возможно, выбор знака был обусловлен в давнее время звучанием первой буквы фамилии, тогда еще не смягченной (г/к).

Сам же Золотарёв отмечал, что те же рунические знаки используются и для записи чисел, в упомянутой уже семье Кемовых старшие братья подписывались рунами так, что их подписи можно было прочитать как "Кемов 1-й" и "Кемов 2-й". Вместе с тем, им отмечалось уже и достаточно широкое использование кириллических букв, причем в глазах местных карел руны и буквы кириллицы были совершенно равноправны - свою подпись можно было поставить как кириллическими, так и руническими инициалами. Характерно, что в Беломорской Карелии смешение скругленных, угловатых рун и букв кириллицы было таким же, какое отмечалось в Тверской Карелии в исследованиях Глинки полувеком ранее. Исходя из этого, не будет слишком смелым предположение, что и там они несли ту же функцию, что и на севере, то есть служили для обозначения, надписывания собственного имущества, скота, угодий и земельных участков, оформления межевых надписей и т.д.. При этом отмечается тот факт, что подпись рунами (как правило угловатыми) ставили и на объектах, относительно принадлежности которых не было и не могло быть в принципе сомнений, например, на домах. Понятно, что в деревне все знали - чей дом чей, и таким образом подписи скорее всего играли роль своеобразных "номерных знаков", позволяя приезжающим из других местностей карелам, в том числе родственникам, относительно легко сориентироваться и найти свою родню.

К сожалению, сам Золотарёв, не будучи, как уже сказано, специалистом в этой области и не осознавая важность представившихся ему возможностей, подошел к вопросу сбора и документирования знаков весьма поверхностно, в абсолютном большинстве случаев он не общался с авторами надписей, а просто перерисовывал их с попавших ему на глаза предметов, зачастую не имея возможности правильно определить даже ориентацию символов и всей надписи в целом, например, на круглых предметах - веслах, рукоятях и т.п.. Кроме того, он, считая, как уже говорилось, карел безграмотными, не полагал необходимым фиксировать надписи из нескольких символов, особенно если это были кириллические буквы, поскольку рассматривал их как отдельные "клейма" и всеми силами пытался соотнести, поставить их в один ряд с зооморфными тамгами остяков и сибирских татар.

Позднее Золотарёв (Золотарёв Д. Этнографические наблюдения в деревне РСФСР (1919 – 1925 гг.) // Материалы по этнографии (Этнографическое отделение Русского музея). 1926. Т. 3. Вып. 1. ) опубликовал еще несколько примеров карельских рунических знаков, называемых им "клеймами":

Примеры "карельских клейм" из Тверской Карелии. Видно явное сходство с северными образцами.

а также привел изображения жребиев, на которые подобные знаки наносились:

Образцы жребиев из Ярославской губернии (моложские карелы). Первый обнаруживает полное совпадение с кестеньгскими рунами.

Не исключено, что именно такие жребии с рунами использовались не только по прямому назначению (при распределении наделов, повинностей и пр. в деревенской общине), но и при гадании, в каких-то других случаях. Также Золотарёв добросовестно зафиксировал бытование карельских рун в Тверской Карелии в начале XX века не только для надписывания хозяйственного инвентаря и оформления документов (т.е. целей чисто хозяйственных), но и для нанесения надписей на детские игрушки:

Деревянные игрушки из Тверской Карелии. На рукояти кинжала(6) видна руническая надпись.

Это явно свидетельствует о том, что в тот период в народной памяти еще сохранялись некие представления о такой традиции, причем объяснить это чисто хозяйственными целями затруднительно - игрушка совершенно индивидуальна и при этом малоценна, то есть чисто утилитарного смысла (который предполагал Золотарёв) эта надпись скорее всего не несла. Кроме того, надпись очевидно состоит из нескольких сложных символов и в знаковом отношении явно избыточна для простого обозначения владельца, как это делалось например на жребиях. Остается только сожалеть, что Золотарёв не счел нужным дать прорисовку этой надписи. По сути этот игрушечный кинжал служил материальным подтверждением существования у карел традиции надписывания (клеймления?) оружия и использования для этого именно рунических знаков.

Ещё одной малоизвестной сферой использования "прямых" рун по типу футарка в Карелии была своеобразная семафорная азбука. Подобно ныне существующим морским семафорным азбукам, руны футарка передавались при помощи изменения положения туловища, рук и ног, иногда с использованием вспомогательного предмера - посоха, жерди или весла. Такой семафор использовался, когда звуковая связь была невозможна из-за расстояния или местных условий, в быту им долгое время пользовались рыбаки, но не для общения, а чтобы запрашивать и предъявлять своего рода "пароли", подтверждающие их право рыбачить в определённых водах, вероятно ранее также он мог использоваться и для согласования действий судов рыбачьих артелей на промысле, для согласовывания на ходу манёвров расхождения. Вполне возможно, что начало этой системе было положено ещё во времена морских походов карел, когда закономерно возникла насущная необходимость управлять в море на походе крупными по тем временам соединениями кораблей и организовывать их совместные действия.

Как занятный факт можно отметить то обстоятельство, что те из карельских рун (и знаков, описанных Золотарёвым), которые не находят аналогий в классическом футарке, как ни странно встречаются в различных вариантах этрусских алфавитов, в которых, кстати, имеются и литеры, подобные кириллическим, вплоть до диграфа "оукъ". В этой связи можно отметить совпадение личных местоимений в этрусском и архаичном карельском языках, а также частично совпадающие особенности системы числительных в двух этих языках, о чём будет сказано ниже.

Беседа пятая.

Числительные.

Особенностью карельской, как и некоторых других прибалтийско-финских систем числительных, является сохранение до настоящего времени в именах числительных реликтов архаичной системы счисления - семерично-десятично-двадцатеричной. Это явление встречается и в некоторых других языковых семьях, например в германских языках отчетливо прослеживаются такие же следы архаичных десятично-двенадцатеричной и двадцатеричной систем счисления. Причины выбора древними карелами именно такой системы счисления - с основами семь, десять и двадцать - не вполне прозрачны, поскольку если выбор десяти и двадцати как основы очевиден (число пальцев для счета на них), то выбор семерки как дополнительной основы системы счисления рационально объяснить трудно, но в то же время сакрализация числа семь была характерна для очень многих древних цивилизаций. Об использовании некогда карелами семерки как основы системы счисления отчетливо свидетельствуют названия числительных yhdeksa и kahdeksa - десять без двух и десять без одного. Кроме того, числительные семь, восемь и девять склоняются по падежам совершенно специфическим образом, не имеющим ничего общего со склонением всех прочих числительных - у них

в партитиве окончание -an(-en) меняется на -ua
в эссиве добавляется -a
последняя -n меняется
- в транслативе - на -ksi
- в инессиве - на -ssa
- в элативе - на -sta
- в иллативе - на -h
- в адессиве и аллативе - на -lla
- в аблативе - на -lta
- в абессиве - на -tta

во всех остальных падежах форма совпадает с формой номинатива. Асистемность строя числительных такого рода, не встречающаяся в индоевропейских языках, была характерна, помимо этрусского языка, для архаичной латыни, и исчезла в поздней вульгарной латыни. В связи с этим нельзя не отметить, что в архаичной латыни, как и в карельском, были только два асистемных числительных против трёх в этрусском - девятка и восьмёрка получались вычитанием одного и двух из десяти, а архаичная карельская десятка - deksa - действительно созвучна с латинским deka. Но атипичное склонение числительных семь, восемь и девять, которое, безусловно, должно было иметь для своего появления и закрепления в языке веские практические предпосылки, роднит асистемность числительных карельского языка именно с этрусским.

Следом существования десяти и двадцати как двух раздельных основ системы счисления является способ образования числительных от 11 до 19 - они образуются при помощи суффикса -toista (-tostu в некоторых диалектах), который представляет собой форму партитива единственного числа от местоимения toini("другой"). Числительные свыше 19 образуются при помощи суффикса -kymmen (-kymmentä в северных диалектах), это соответственно форма партитива единственного числа от числительного kymmenen("десять"). При этом при склонении по падежам числительных от 11 до 19 падежные суффиксы ставятся перед суффиксами числительных, что достаточно непривычно для носителей русского языка, в целом эта система склонения повторяет систему склонения по падежам имен в притяжательном склонении. При склонении по падежам числительных после 19 падежные суффиксы добавляются как к основе, так и к суффиксу числительного.

Порядковые числительные образуются при помощи суффикса -s(š) по тем же правилам, по каким выполняется склонение числительных по падежам, исключение составляют порядковые числительные "первый" и "второй", образуемые от основ enzimäne(enzimmäine) и toine. При склонении порядковых числительных вместо суффикса -s(š) в единственном числе используется суффикс -nne(nte) за исключением партитива (-t), во множественном числе - суффикс -nsi. При этом числительные enzimäne и toine склоняются как существительные с окончанием на -ne.

Дробные числительные образуются при помощи суффикса -nnes, в косвенных падежах он видоизменяется в суффикс -nnekse-, после которого следует уже обычный падежный суффикс. При указании количества долей знаменатель дроби ставится в форму партитива единственного числа. Субстантивированные дробные числительные образуются при помощи суффикса -vuitti от соответствующего порядкового числительного, например kolme-kolmasvuitti (три-треть).

Собирательные числительные образуются при помощи суффикса -i от основы соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmei (три-трое), при этом в ряде случаев происходит чередование согласных и гласных подобно тому, как это бывает при обычном склонении по числам и падежам, например kaksi-kahtei (два-двое).

Умножительные числительные образуются при помощи суффикса -kerdua (форма партитива от kerdа - "раз") от основы соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmekerdua (три-трижды). В этом качестве может использоваться и форма пролатива соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmičči (три-трижды).

Кратные числительные образуются при помощи суффикса -kerdažesti (форма партитива от kerdаže - "крат") от основы соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmekerdažesti (три-троекратно).

Наречные числительные образуются при помощи суффикса -dekse от формы генитива соответствующего порядкового числительного, например kolme-kolmandekse (три - в-третьих). Наречные умножительные числительные образуются при помощи суффикса -kerdua от формы партитива соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmiekerdua (три-втрoe).

Числительные-дериваты образуются при помощи суффикса -oine от соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmoine (три-тройка). Денежные числительные-дериваты образуются при помощи суффикса -ikko от соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmikko (три-трояк).

Приблизительные числительные образуются при помощи суффикса -iene от соответствующего количественного числительного, например kolme-kolmiene (три - около трех). Аналога этой категории числительных в русском языке не существует.

Отметим, что числительные-дериваты в отличии от других числительных могут склоняться по числам, а наречные числительные склоняются как наречия. Приблизительные числительные склоняются как и любые другие числительные, что достаточно непривычно для носителей русского языка (допустимы речевые конструкции, которые буквально переводятся как "около тремя", "около в трех" и т.д.).

В отличии от финского и других прибалтийско-финских языков в карельском, вероятно под влиянием русского, сформировалась практика, когда числительное может употребляться как до, так и после определяемого слова, при этом с разными смысловыми оттенками, сравните например в русском: "десять лет" и "лет десять".

Количественные числительные (кроме единицы) согласуются по падежу с определяемым словом только в косвенных падежах, в номинативе единственного числа определяемое слово ставится в партитив единственного числа, то есть kolme koirua ("три собаки") - буквально переводится как "три собак".

Несколько особняком стоят в карельском языке временны´е числительные (хотя формально такой категории и не существует). Например, в датах зачастую слово vuozi ("год") ставится перед соответствующим количественным числительным, причем в эссиве единственного числа (vuodena).При указании конкретного времени в отличии от русского языка используются количественные, а не порядковые числительные, при этом перед числительным может быть использовано слово kello("колокол", "часы") с глаголом-связкой olla в соответствующем времени, числе и лице, а также используются послелоги yli("за") и vailla("без") для формирования без использования порядковых числительных речевых конструкций, аналогичных русским "столько-то такого-то" и "без стольки-то столько-то". Числа месяца также обозначаются в карельском языке количественными, а не порядковыми числительными, причем числительное может стоять как перед, так и после названия месяца, в первом случае - в партитиве, во втором - в генитиве единственного числа.

Причастия.

Причастия в карельском языке, как уже было сказано, широко используются при спряжении глаголов в определенных наклонениях по определенным временам. Как и имя существительное, причастие может склоняться по падежам и числам. Принято выделять два типа причастия - первое и второе, подобно тому, как это делается в некоторых германских языках.

Первое причастие действительного залога при самостоятельном использовании служит для выражения незаконченного, длящегося действия и образуется от основы глагола при помощи суффикса -ja-(-jä-), при этом гласные чередуются по тем же правилам, что и при склонении по числам. Первое причастие страдательного залога при самостоятельном использовании служит для обозначения признака состояния или действия, виновником которого является некий неопределенный (неназываемый говорящим) субъект или группа субъектов, образуется от глагола в 3-м л. мн.ч. наст. вр. изъявительного наклонения при помощи суффикса -va-(-vä-).

Второе причастие действительного залога может выступать в качестве самостоятельного определения, в этом случае оно обозначает законченное действие и образуется от основы глагола при помощи суффиксов -nut(nyt),-lut(lyt), -rut(ryt), -sut(syt), -šut(šyt). Второе причастие при использовании в качестве самостоятельно определения склоняется по падежам и числам как имя прилагательное. При использовании второго причастия для спряжения глаголов в прошедшем завершенном и давно прошедшем времени последняя буква причастных суффиксов -t заменяется на -n, а при наличии неодносложной основы (последней основы в многоосновном глаголе) суффикс -nun(nyn) сокращается до -n, чтобы исключить появление дополнительного слога в слове. Суффиксы, начинающиеся на -l, -r, -s(š) используются, если основа глагола заканчивается на эту же букву, для формирования сдвоенной согласной. В страдательном залоге второе причастие образуется от основы глагола при помощи суффиксов -tu(ty), -ttu(tty) и самостоятельным определением используется только в форме партитива для описания действия, совершенного после другого законченного действия, выраженного сказуемым. Также эти причастия используются для спряжения глаголов в отрицательной форме простого незавершенного времени и в 3-м л. мн. ч. прочих видов прошедшего времени.

В отличии от русского деепричастий в карельском языке не существует.

Союзы.

Союзы в карельском языке распространены не так широко, как в других языках (например, в том же русском), поскольку зачастую их функции берут на себя предлоги и послелоги, в силу чего многие союзы являются заимствованиями, появившимися в языке для удобства перевода русской разговорной речи, заимствования ее оборотов. Как и в русском языке они бывают простыми и составными (из двух слов), причем далеко не всегда простые карельские союзы можно перевести дословно при помощи простых русских. Карельские союзы подразделяются на сочинительные и подчинительные.

Сочинительные союзы используются для формирования сложносочиненных предложений и разделения однородных членов предложения, они подразделяются на следующие разряды:

соединительные:
- da (в северных диалектах ta и даже ja) - в значении "и", "да" (перечисление типа dedoi da baboi - "дед да баба")
- i - также в значении "и" (видимо заимствование из русского, как и предыдущий более архаичный вариант)
- dai (в северных диалектах tai ) - "да и", по сути - контаминация двух предыдущих союзов (видимо также заимствование из русского)
- vaikka - "хотя"
разделительные:
- eli - в значении "или" (видимо заимствование из русского)
- eli...eli - как аналог русской речевой конструкции "или-или" (также видимо заимствование из русского)
- elikkä - также в значении "или" (видимо видоизмененное заимствование)
- vai - также в значении "или"
противительные:
- a - в значении "а", "но" подобно русскому союзу (видимо заимствование из русского)
- ka - также в значении "но"

Подчинительные союзы используются для формирования сложноподчиненных оборотов и предложений, вообще для связки синтаксических конструкций, одна из которых находится в зависимом положении относительно другой, они подразделяются на следующие разряды:

изъяснительные:
- jotta - в значении "чтобы"
- kun - в значении "как"
временные:
- kun - в значении "когда"
- kuni - в значении "до тех пор", "пока" (производная форма от kun)
- konsa - в значении "когда" (редуцированная форма инессива от kun, буквально можно перевести "в когда?")
причинные:
- kun - в значении "так как"
- ni kun - в значении "только вот" (производная отрицательная форма от kun)
следственные:
- jotta - в значении "чтобы"
- ni - в значении "чтобы"
условные:
- kun - в значении "если"
- jos - в значении "если"
целевые:
- jotta - в значении "чтобы"
сравнительные:
- kiun - в значении "как" (производная форма от kun)
- niin kiun - в значении "как будто" (производная форма от предыдущего с частицей niin)

Таким образом, видно, что сочинительные союзы в абсолютном большинстве своем являются заимствованиями из русского языка, на основании чего можно предположить, что сложносочиненные конструкции в карельском языке ранее были представлены гораздо меньше, и их распространение было вызвано контактами с носителями русского языка. Также явно видно, что подчинительные союзы jotta и kun (с производными формами) в зависимости от исполняемой функции относятся к различным разрядам. При этом фактически это не омонимы, а одни и те же служебные слова, просто используемые в разном качестве, что затрудняет перевод и понимание сказанного, если мысль выражается недостаточно ясно.

Кроме того, функции подчинительных союзов могут выполнять некоторые местоимения в различных падежных формах, а именно: ken, mi, kansa, mimmoni, kumpani, kunne и missä.

Предлоги.

Предлоги в карельском языке гораздо более малочисленны, чем послелоги, но также как и они являются по сути несклоняемой частью речи, представляющей собой падежную форму от определенного основания. Некоторые послелоги могут использоваться и в качестве предлогов. Существуют следующие основные предлоги:

ennen - в значении "до", "ранее"
jälkeh - в значении "после" (по прошествии)
poikki, piäličči - в значении "через"
pitin - в значении "вдоль"
ympäri - в значении "вокруг"
myötäh - в значении "по" (по направлению, по ходу)
ilman - в значении "без"

Предлоги в сравнении с послелогами имеют также гораздо более бедную номенклатурную базу падежных форм - только формы инессива, элатива, иллатива, адессива и инструктива. Также предлоги в отличии от послелогов крайне редко употребляются с именами в генитиве, и практически никогда с их помощью не образуют дополнительных падежных форм - за исключением предлогов, совпадающих по форме с послелогами.

Частицы.

Как уже говорилось ранее, карельский язык в ряду других прибалтийско-финских языков выделяет богатство различных смысловых оттенков речи. Важным инструментом для обеспечения такого разнообразия являются частицы - несклоняемые служебные слова, не участвующие в формировании синтаксических конструкций. Частицы могут использоваться в паре с любыми другими словами, но некоторые из них используются только в составе устойчивых словосочетаний, сложившихся исторически. В большинстве случаев (особенно в устной речи) частицы обозначают логическое ударение на тот или иной член предложения, что при относительной свободе порядка слов и интонаций в предложении (по сравнению с другими прибалтийско-финскими языками) позволяет исключить неоднозначность восприятия или прочтения. В отдельных случаях, также как и в русском языке, частицы позволяют инвертировать смысл сказанного, что затруднительно или прямо невозможно в других языках.

При этом в ряде случаев частицы фактически выступают несклоняемыми постфиксами, основа слова перед которыми склоняется или спрягается совершенно обычным порядком, при этом на русский слово с таким постфиксом одним словом не переводится. Этот механизм непривычен для носителей русского языка и может вводить в заблуждение.

Частицы в карельском языке делятся на следующие разряды:

смысловые:
- ограничительные:
  - vain - в значении "только", "лишь" (форма генитива от vai)
  - hot', hos(hoš, hoš') - в значении "хоть", может использоваться парно (заимствование из русского языка)
- усилительные:
  - частицы-постфиксы -ki в значении "и", -han(hän) в значении "и", "же"
  - se(še), s - в значении "же" (вероятно заимствование из древнерусского)
  - vain - в значении "только", "лишь" (форма генитива от vai)
  - s(z) - в значении "же" (возможно модификация se)
  - jo - в значении "уже"
  - äsen - в значении "даже"
модальные:
- утвердительные:
  - jo - в значении "да"
  - no - в значении "да"
  - niin - в значении "так"
- вопросительные:
  - частицы-постфиксы -ko(kö), -pa(pä)
- оценочные:
  - no - в значении "ну", "а" (заимствование из русского языка)
  - ka - в значении "а", "видимо"
  - kyllä - в значении "конечно"
  - onnako - в значении "однако" (заимствование из русского языка)
  - muka - в значении "как будто", "мол"
экспрессивные:
- vet'(ved') - в значении "ведь" (заимствование из русского языка)
- pojat - в значении "очень"
- no ni - в значении "ну дык"
словообразующие:
- неопределенная частица-постфикс -nih (с ее помощью от вопросительных местоимений образуются неопределенные)
- отрицательная частица-префикс ni- (с ее помощью от вопросительных местоимений образуются отрицательные)

Особой частицей является отрицательная частица ei, которая используется в том числе и в отрицательных формах глаголов и может спрягаться по лицам, числам, наклонениям и залогам, например в изъявительном наклонении действительного залога:

	ед. ч.	мн. ч.
1-е лицо	en	emmä
2-е лицо	et	että
3-е лицо	ei	ei

Из-за этой особенности некоторые филологи склонны считать ei все-таки не частицей, а глаголом. Ранее уже говорилось, что в силу специфики агглютинативного словообразования в принципе ничто не мешает склонять или спрягать и другие частицы, так что скорее следует считать ei исключением - спрягаемой частицей. Тем более, что кроме использования для образования отрицательных форм глаголов, она достаточно активно используется и как "классическая" отрицательная частица, причем в этом случае - как и положено, в несклоняемом варианте.

Наречия.

Наречие в карельском языке как правило не склоняется и выступает в предложении в роли обстоятельства. Фактически многие наречия являются определенными падежными формами существительных, прилагательных, числительных, ставшими несклоняемыми. При этом они никак не видоизменяются, просто постепенно в процессе развития языка произошло переосмысление их функций и они перестали употребляться в своем исходном качестве. В предложении наречие от соответствующих имен можно отличить именно по факту несогласованности по падежам. В случае совпадения падежа склонения с исходной падежной формой несклоняемого наречия возможна двойственность толкования фразы, это может происходить например в тех случаях, когда в одном диалекте слово продолжает оставаться, скажем, склоняемым как обычно прилагательным или существительным, в то время как в другом эти формы в исходном качестве уже не используются, и данная производная форма превратилась уже в наречие.

По своим значениям наречия делятся на определенные группы:

Образа действия
Состояния
Места
Направления движения
Количества
Модальные

Некоторые модальные наречия (kyllä, muka, äsen) совпадают по форме и значению с союзами или частицами. За исключением модальных наречий почти все остальные наречия подобно прилагательным могут склоняться по степеням сравнения, при этом далеко не всегда по всем трем (четырем) степеням.

Модальные слова.

В карельском языке относительно широко используются для передачи определенных смысловых оттенков и значений, а также для склонения имен и спряжения глаголов, словосочетания, в которых для модификации значения исходного слова используются вспомогательные модальные слова. Причем функции модальных слов в карельском языке могут выполнять не только глаголы (как в большинстве индоевропейских языков), но и частицы, наречия, другие части речи. При этом модальные слова совпадают по форме со своими немодальными (значащими) вариантами, в силу чего возможно образование словосочетаний из двух модальных слов, в котором одно выполняет функции модального относительно другого, или же оба они последовательно - в отношении третьего слова. Подобные словосочетания могут создавать трудности для перевода, если не знать, на каком месте в словосочетании используется модальное слово(слова).

Самыми распространенными модальными словами являются глагол-связка olla ("быть") и отрицательная частица ei , которые используются для спряжения глаголов и образования их отрицательных форм. Кроме того, глагол olla используется и в роли "классического" модального глагола, а не глагола-связки, с его помощью образуются глаголы вида <модальный глагол>+<прилагательное> со значением "быть каким-либо/кем-либо/чем-либо". Причем в подобных речевых конструкциях допустима модальная вложенность, то есть образованный таким образом глагол может послужить основой для формирования другого глагола при помощи другого модального слова, например причастия: в частности, широко используемый как модальный, глагол tulla образует подобные конструкции, сравните скажем tulla lendäen - "прилетать" - и tulla vetty myö, tulla vien piäle - соответственно "приплывать" и "всплывать", в данном случае видно, как при помощи разных модальных конструкций при одном и том же модальном глаголе образуется сложносоставной глагол с разным направлением действия. Также достаточно широко используется в качестве модального глагол luadie ("делать", заимствование из русского), используемый для формирования новых (не существующих в языке) глаголов при помощи образования словосочетания <модальный глагол>+<существительное> со значением "делать что-либо". О модальных частицах мы говорили несколько выше. К числу модальных наречий относятся помимо упомянутых kyllä, muka и äsen также наречия niise ("также"), vielä ("еще"), tottas ("наверно"), ihan ("совершенно") и tietysti ("конечно"), употребляемые во многих различных случаях именно с функцией наречия. Наряду с этими существует группа модальных наречий, часто используемых в паре с глаголами (после них) для изменения смысла базового глагола, т.е. фактически создания нового глагола:

iäres - буквально "прочь", в качестве модального обозначает направление действия вовне
jalles - буквально "следом", в качестве модального обозначает действие, выполняемое за кем-то (чем-то)
lähembi - буквально "ближе", в качестве модального обозначает направление действия на приближение
madalale - буквально "низко", в качестве модального обозначает направление действия на превышение над кем-то (чем-то)
peräh - буквально "вслед", в качестве модального обозначает действие, выполняемое вдогонку кому-то (чему-то)
piäliči - буквально "поверх", в качестве модального обозначает действие, выполняемое через кого-то (что-то)
pois - буквально "прочь", в качестве модального обозначает действие, направленное вовне от одного объекта по отношению к другому
siiriči - буквально "мимо", в качестве модального обозначает действие, производимое мимо объекта
vagoloi - буквально "бороздя", в качестве модального обозначает методичное повторное действие
alahakse - буквально "низом", в качестве модального обозначает действие, направленное на понижение кого-либо (чего-либо)
piäle - буквально "сверх", в качестве модального обозначает действие, выполняемое сверху над кем-то (чем-то)
keskel - буквально "посреди", в качестве модального обозначает действие, выполняемое среди кого-либо (чего-либо)
poikki - буквально "поперек", в качестве модального обозначает действие, направленное на разделение кого-либо (чего-либо)
tukat - производная форма от tukul, буквально "целиком", в качестве модального обозначает действие, выполняемое до достижения абсолютного результата
alas - буквально "наземь", в качестве модального обозначает действие по направлению к земле(а не абстрактно вниз)

Данный список естественно не является исчерпывающим. При использовании в качестве модальных, слова обычно не склоняются, почему в этом качестве и применяются так широко наречия как почти несклоняемая часть речи. В силу понятных причин не все из модальных наречий сочетаются со всеми глаголами. Наречие läbi - буквально "сквозь" - в отличии от других модальных используется не после, а перед глаголом, в качестве модального обозначает действие, выполняемое сквозь кого-то (что-то).

Глагол lähtie (быквально "отбывать", "отходить") используется и как модальный - перед существительными и вообще именами подобно luadie для формирования новых глаголов со значением действия, направленного на отделение чего-либо (например lähtie lennoh - "взлететь", буквально - "отлететь от"), и как обычный глагол в сочетании с модальными наречиями (например lähtie iäres - "отходить", буквально - "уходить прочь"). Точно также используется и глагол ottua - в качестве модального он участвует в формировании глаголов со значением "брать/извлекать/получать/убирать что-либо/кого-либо" (например ottua propku - "откупоривать", буквально - "извлекать пробку"), и точно также сочетается с модальными наречиями (например ottua iäres - "вынимать", "отбирать", буквально - "забирать напрочь"). Аналогично используется глагол panna (буквально "вставлять", "назначать", "устанавливать" и т.д., участвует в формировании глаголов со значением "окружать/занимать/класть что-либо/кого-либо/чем-либо/кем-либо") и некоторые другие глаголы. Подобным же образом используются, хотя иногда и не столь интенсивно, и многие другие глаголы (например pidiä, pilata, vediä, piästiä, piästä, puuttuo, ombella, ommela, ruadua, roita, roija, siirdyö, vältyö и др.), причем в ряде случаев для глагола, образованного при помощи модального по схеме <модальный глагол>+<наречие/местоимение>, существует синоним (и зачастую не один), образованный от другого корня без использования модальных слов, например pidiä kai - ädvätä - kuluttua (истратить, потратить всё). Особняком в этом ряду стоит модальный глагол ruveta("начинать", "заводить", "затеять"), который помимо формирования "обычных" глаголов с использованием модального очень широко применяется для формирования возвратных глаголов с использованием конструкции <модальный глагол ruveta>+<глагол>+<постфикс -mah(-mäh)>, причем в ряде случаев для этого используется еще и модальное наречие, например äijäl("сильно", "во всю"), в некоторых диалектах в качестве модального, но только для образования отрицательной формы будущего времени, используется глагол roita. Данная модальная конструкция в некоторых диалектах собственно карельского, тиверского, а в некоторых случаях и ливвиковского, и людиковского языков - как уже было сказано, используется для образования форм глаголов будущего времени, если вместо первого или второго инфинитива глагола используется фактически форма иллатива третьего инфинитива, хотя официальная филология и отрицает существование будущего времени в карельском языке. Таким образом, подобные сложные модальные глаголы могут рассматриваться в зависимости от контекста и как возвратные формы соответствующих глаголов, и как форма будущего времени этих же глаголов.

Модальные послелоги, как уже говорилось ранее, могут широко использоваться для создания падежных форм (как правило в сочетании с именем в генитиве), но кроме того в ряде диалектов некоторые основные падежные формы образуются из имен в других падежах при помощи послелога päi.

Следует учитывать, что в принципе в карельском языке, также как и в русском, модальный глагол olla может опускаться или заменяться на письме знаком "тире" (особенно это распространено в устной речи, например вместо mie olen opaštuja можно сказать просто mie opaštuja), но только в тех случаях, когда он не участвует в образовании глагольных форм и когда и без него можно сделать однозначный вывод о грамматической конструкции предложения. А, например, в финском языке подобное недопустимо, но зато сложилась практика опускания при устной речи местоимений, поскольку по спряжению по лицам глагола olla можно сделать вывод о том, в каком лице ведется повествование. Такая практика вполне допустима и в карельской устной речи, в том же вышеприведенном примере можно сказать и просто olen opaštuja, смысл сказанного от этого не изменится.

Вместо послесловия.
И несколько слов об истории Карелии.

Автор в своё время по независящим от него обстоятельствам был вынужден прервать работу над данной книгой — напомню, что она изначально задумывалась как цикл статей для карельской вики-энциклопедии, однако на интернет-ресурс, на котором она размещалась, говоря современным языком «наехали» финские «деятели культуры» (причём поводом для «наезда», судя по косвенным признакам, послужил донос, направленный в Финляндию местными карельскими «деятелями», финансируемыми из-за границы), и в результате иностранный владелец интернет-хостинга энциклопедии вынужден был отказать веб-мастеру проекта в обслуживании, правда, принеся при этом личные извинения. По этой причине тогда остались недописанными главы о некоторых особенностях карельского языка, и к работе над ними автор в дальнейшем уже не возвращался.

Ещё в период размещения отдельных глав книги в вики-энциклопедии стала появляться и их критика, к сожалению, по большей части неконструктивная и далеко не всегда обоснованная. При этом основными объектами критики стали не изложенные автором кратко основы карельского языка, а раздел, касающийся использования карелами в повседневной жизни рунического письма, и некоторые выводы, сделанные относительно лексических заимствований. Как видится автору, основной причиной этому послужило то обстоятельство, что критики, владеющие, как правило, финским языком и в силу этого способные в общем понимать карельский, не имели в основной своей массе представления о жизни и быте карел в России и плохо представляли себе реальную историю карельского народа. В целом это неудивительно, поскольку националистическая ангажированность большинства финских специалистов и определённая «идеологическая зашоренность» (зачастую подкреплённая материально) русскоязычных привела к формированию в массовом сознании ряда шаблонов и клише, в большинстве своём откровенно абсурдных, но существующих уже не одно десятилетие и получивших в силу этого определённую «авторитетность». Далее автор попытается разъяснить более подробно некоторые из своих тезисов, изложенных в тексте книги лишь вскользь.

Так, истерическую реакцию у некоторых «специалистов» по карельскому языку и просто владеющих им вызвало упоминание автором наличия заимствований в карельской лексике из арамейского языка. Однако этот факт при беспристрастном изучении вопроса отнюдь не выглядит чем-то совершенно экзотическим: достаточно для примера взять карельское слово šmotku, обозначающее «оборванец, рвань» - оно очевидным образом происходит от арамейского שחקים, обозначавшего, помимо прочего (данное слово многозначно), буквально «тряпье, обноски, ветошь». То есть в карельском языке эта лексема появилась и закрепилась как характеризующая человека, одетого в тряпье, в обноски. Но для формирования подобного термина должно было пройти весьма значительное время, достаточно сопоставить его с русским просторечным «шмотки» - оно обозначает просто «носильные вещи», иносказательно «тряпки» (слово появилось в активной лексике языка только в начале прошлого века). При этом в карельском эта лексема не воспринималась как нечто чужеродное уже в начале XX века, что свидетельствует о её продолжительном бытовании (причём именно в первоначальном смысле) как минимум на протяжении нескольких сотен лет — для такого «вращивания» в традиционную и весьма инертную лексику с учётом переосмысления термина должно было пройти не менее 300-400 лет, то есть его заимствование карельским языком должно было произойти не позднее XVI-XVII веков. Отсюда и предположение автора о том, что ближайшими по времени носителями этой карельской лексемы, как и некоторых других, могли быть только уцелевшие последователи «ереси жидовствующих», если не допускать более глубоких (более ранних) корней её происхождения: к примеру, во второй половине XI века в Новгород из Карелии прибыл "варяжский воевода" с простым варяжским именем Шима; при этом в то время новгородским словенам уже были знакомы церковные крестильные имена, и Симеон-Симон в их числе, однако добросовестный составитель родословца дотошно зафиксировал: "Шима", "Шимон". На самом деле, то же относится и к старогерманским заимствованиям в карельском языке — они начисто отсутствуют в других прибалтийско-финских языках, что иногда создаёт комичные ситуации (например, в карельском kukko — любая выпечка, тогда как в финском - «петух»), но их архаичные формы свидетельствуют именно о давности заимствования, по времени произошедшего где-то на рубеже первых веков. Что же касается возможной связи некоторой части карел с «жидовствующими», то автор ещё в конце 1980-х годов столкнулся с таким неожиданным для себя явлением: некоторые из карел в глубинке прямо заявляли о себе в личных беседах, что они — карелы, но при этом «евреи». Разумеется, фенотипически никакого сходства с представителями семитских народов у них при этом не наблюдалось, более того — они считали себя христианами, но при этом каким-то образом одновременно и карелами, и «евреями». И диссонанса в подобном утверждении они почему-то не ощущали, искренне, судя по всему, считая, что в таком совмещении нет ничего необычного. В связи с этим необходимо отметить, что этнографы вплоть до начала XX века описывали, как во многих карельских деревнях (за исключением ливвиковских) свиней разводили, но только на щетину — свинину люди в пищу не употребляли, даже в достаточно голодные годы.

С другой стороны, «критики» явным образом недооценивают глубину взаимопроникновения карельского и русского языков в северных регионах России, имеющего многовековую историю. В рамках этого процесса, если в одних случаях заимствующая сторона очевидна (например, русское «артель» из карельского arteli, в свою очередь, вероятно, заимствованного у балтов, или «улица» из карельского ulči, где «ч» перешло в «ц» в силу новгородского «цоканья»), то в других — даже сложно определить, кто у кого заимствовал, поскольку заимствования носят явно архаичный характер, например и в древнерусском, и в карельском ruskei-«красный» обозначают одновременно и цвет, и «красивый», то же касается и многих других архаичных карельских лексем, созвучных русским словам.

В отношении изложенных соображений о карельской рунической письменности автор считает нападки на его труд более чем необоснованными по целому ряду причин. Разумеется, говорить о т.н. «скруглённых рунах» именно как об архаичной форме карельского письма можно лишь гипотетически, поскольку их значение до сих пор неизвестно, и вывод об их карельском происхождении был сделан только на том основании, что этот вид графических символов не встречается нигде за пределами ареала расселения карел. В то же время использование карелами в повседневном быту рун футарка неоднократно фиксировалось совершенно независимыми исследователями (в том числе и искренне не понимавшими, что именно они зафиксировали), вследствие чего попытки некоторых «критиков» интерпретировать их просто как некие «карельские закорючки» по меньшей мере недобросовестны. Чтобы обосновать подобную позицию, желательно, как минимум, правдоподобно объяснить, почему такие «карельские закорючки» в определённых регионах по начертанию совпадают в большинстве своём только с рунами футарка, а не являются произвольным набором графических символов, и почему они по большей части идентичны во всех регионах расселения карел. Заодно «критикам» придётся как-то правдоподобно объяснить и то обстоятельство, что подобные рунические надписи вынужденно использовались на первых порах даже в советском делопроизводстве в регионах компактного проживания карел. Автору же лично приходилось сталкиваться с традиционным использованием таких рун (вырезание их на деревянных предметах домашнего обихода) ещё в 70-х годах прошлого века. Собственно говоря, многочисленные вещи с подобными «нечитаемыми знаками» сохранились и до настоящего времени в целом ряде регионов России, где ранее компактно проживали карелы, убедиться в этом весьма несложно и сейчас — было бы желание.

Таким образом, вопросы генезиса карельского языка неразрывно связаны с историей Карелии и карелов, которая, по сути, тоже до настоящего времени остаётся одним большим «белым пятном» как в российской, так и в зарубежной историографии. Далее автор кратко рассмотрит ряд исторических фактов, явным образом противоречащих устоявшемуся мнению о карелах как о "полудиком" малочисленном северном народе, постоянно проживавшем "среди болот и скал".

Особое место в проблеме рассмотрения истории карел занимает вопрос этнонимов. Если в случае с карелами-ливви наиболее вероятной выглядит версия происхождения этнонима от родственных финноязычных ливов, по всей видимости ещё в дописьменные времена переселившихся на берега Ладоги и частично ассимилировавшихся с карелами, то в случае с карелами-людиками ситуация выглядит гораздо более непростой. Дело в том, что данный этноним вплоть до позднего Средневековья фиксировался только в латинских и арабских источниках. Аль-Масуди (или аль-Фадлан по другой версии) в X веке, как уже упоминалось выше, уверенно рассказывал о народе, в арабской транскрипции именуемом «лууд-аана» (по мнению автора народ этот активно торговал с Испанией, Италией, Византией и с хазарами), где «лууд» - собственно этноним, а «-аана» - уменьшительный суффикс, подобный русскому «-ик». Отсюда возникло вполне обоснованное предположение, что человек, рассказывавший арабскому автору об этом народе, постарался как умел "перевести" на арабский его название на славянском, такое калькирование непереводимых терминов вообще было характерно для той эпохи. Из латинских источников «Баварский аноним» в IX веке упоминал прямо о племени «liudi», хотя некоторые специалисты и пытаются без особого успеха доказать, что это слово вроде бы не было этнонимом. В связи с этим интересно, что древнегерманское liud, как и более позднее готское liudan обозначает собственно «народ», причём именно по аналогии с современным русским термином «народ» и как «этнос». А в древнеримских текстах один из этносов вроде бы Этрурии именовался «lydi», современные этрускологи без особого успеха пытаются притянуть, что называется, «за уши» этот этноним к неким абстрактным лидийцам, никак, впрочем, не поясняя, почему более поздний латинский этноним трансформировался в ранних текстах именно таким образом (в этрусском языке в некоторых надписях «у» передавался как «oy», схоже со старославянским «оукъ»). Разумеется, автор далёк от того, чтобы связывать этрусских «lydi» с карелами-людиками, однако явно прослеживаемая традиция ставит откровенно неприятные вопросы перед историками. Тут можно вспомнить и уже упомянутую выше асистемность строя карельских числительных, имеющую близкие аналоги только в этрусском языке и архаичной латыни, но напрочь отсутствующую в поздней латыни и индоевропейских языках. В связи с этим вопросом возникает и ещё один очень интересный момент — некоторые достоверно карельские архаичные графемы, как уже было сказано выше, имеют несомненное сходство в начертании с буквами архаичных этрусских алфавитов (заметим, вероятно, самими этрусками заимствованных у финикийцев). Этот факт, опять же, не повод, чтобы делать далеко идущие выводы, но не отметить его нельзя.

«Олонецкая чудь», упоминаемая Иорданом в VI веке, разумеется не может быть достоверно отождествлена с карелами-ливвиками, однако, если принять вполне правдоподобную гипотезу об использовании Иорданом для своего списка народов недошедшего до нас латинского итинерария, то можно признать, что как минимум расселение прибалтийских финно-угров в межозерье Ладоги и Онеги относится к первым векам нашей эры. Сохранение ливвиками до настоящего времени своего самоназвания, особенностей фонетики языка и специфических этнических особенностей может вполне рассматриваться как подтверждение той гипотезы, что изначально это был самостоятельный этнос, хоть и родственный, частично интегрировавшийся в дальнейшем в структуру карельского этноса. Это же обстоятельство позволяет считать достоверной и версию о том, что в последние десятилетия VII века карелы могли быть на непродолжительный период включены в состав державы Ивара Широкие Объятья, и, судя по всему, именно в их землях он нашёл в результате свою гибель, как об этом повествуют «Сага об Инглингах» и «Деяния данов». Расходятся только версии самой гибели конунга — он при попытке усмирения восставших местных жителей либо был убит в бою с ними, либо покончил жизнь самоубийством, не вынеся позора поражения от них. В любом случае, через сто с лишним лет после этих событий карелы уже вторглись в Квенланд, и, как повествует «Эгиль-сага», достаточно быстро завоевали эту страну, причём квенам не помогла даже военная поддержка норвежских викингов, хотя через три года после завоевания Квенланда — в 877 году — квены в союзе с норвежцами под предводительством норвежского военачальника Торольфа Квельдуфсона нанесли ответный удар и даже сумели одержать локальную победу над карелами, однако на дальнейшее развитие событий это никак не повлияло, Квенланд так и остался под властью карел. Ассимиляция оставшихся на месте ботнийских квенов карелами после этого происходила по иному сценарию, нежели интеграция ливви или покорённых лопарей — они утратили даже самоназвание и к началу XIV века полностью растворились среди карел.

Отдельного внимания заслуживает сам хороним Karjala. Ещё Д.В.Бубрих в своё время совершенно справедливо заметил, что он уникален среди всех прочих прибалтийско-финских хоронимов использованием топографического притяжательного суффикса-форманта -la (суффикс топографической принадлежности), характерного для обозначения управляемых или завоёванных, а не «исконных» территорий, т. е. Karjala — территория, подконтрольная «карьям». Причём в карельском karja имеет значение «богатство», а в германских языках reih, riki — одновременно и «богатство», и «империя», точнее «территория под управлением» (в отличии от land - «страна», «территория»). При существовавшей в раннем Средневековье распространённой практике калькирования терминов с одного языка на другой Karjala в германских языках вполне могла рассматриваться как «империя», а karjalaizet — соответственно не столько этноним, сколько обозначение неких «имперцев», подданных империи. В связи с этим интересен и другой аспект — в карельском karja не только «богатство», но и «скот», то есть обладание стадами скота синонимично «богатству». Это было бы вполне объяснимо для кочевых народов (во многих языках кочевых народов Великой Степи такая синонимия существует до сих пор), но совершенно необъяснимо для народа, по официальной версии изначально сформировавшегося исключительно в лесисто-болотистой местности, где и для выпаса одной коровы найти достаточное количество подножного корма весьма проблематично. С этой этимологической загадкой тесно смыкается другая, уже историческая — многие средневековые источники упорно твердят о широкой известности в соседних странах (в том числе и на Руси) высоких качеств карельских боевых коней, что предполагает развитую культуру коневодства в Карелии, однако при этом совершенно непонятно: где именно средневековые карелы могли бы разводить те самые табуны коней, служившие базой для такого коневодческого хозяйства? Правда, отдельные исследователи пытались рассуждать о табунах диких тарпанов, якобы вольно пасшихся на бескрайних просторах Карелии, но выглядит такая картина как-то уж очень фантастично... Более того, данные о достаточно высокой коневодческой культуре у карел подтверждаются и вполне материальными археологическими находками — деталями передовой даже для современности конской сбруи и элементами тяжёлого вооружения всадников. Современным жителям городов вероятно сложно это понять, но автор лично имел возможность наблюдать на Кавказе (где коневодство вроде бы развивалось столетиями) до сих пор используемые в быту архаичные деревянные сёдла и верёвочные стремена, в то время как в Карелии уже к концу первого тысячелетия в совершенно не располагающей для применения больших масс кавалерии местности использовались металлические стремена под обувь с плоской подошвой, и металлические уздечки. В связи с этим сюжетом интересны и архаичные северные петроглифы (вероятно саамские), на которых отчётливо изображается однооглобельная колесница, запряжённая двумя лошадьми (или, может, оленями?). Такая конструкция повозки вполне характерна для древнего Ближнего Востока и Египта, но вот для карельского севера она нерациональна, и её практическое предназначение не вполне понятно, тем более, что археологическими данными использование таких повозок в Карелии вроде бы не подтверждается. А карельские кони систематически поставлялись даже в такие отдалённые города, как Любек и Данциг, то есть очевидным образом перевозились морем, причём ганзейские купцы этих городов явно имели возможность приобретать товар и ближе, и дешевле, но почему-то предпочитали вывозить коней именно из Карелии. При этом карельские кони пользовались устойчивым спросом на протяжении нескольких сот лет — даже в XIV веке, когда часть Карелии уже была захвачена шведами, шведские короли законодательно ограничивали экспорт коней из Карелии, очевидно стремясь сохранить этот важный стратегический ресурс для нужд собственной армии.

Другое заслуживающее упоминания обстоятельство — то, что в германоязычных источниках первого тысячелетия Karjala систематически писалась как Kirjala (и все связанные топонимы аналогично), это нашло отражение и в древнеисландской устной традиции викингов, например, в «Саге об Одде Стреле» (Орваре-Одде). Дело в том, что в архаичном карельском языке kirja — это не только нечто написанное (книга или грамота), но и просто «знак», «символ». Таким образом «кирялы» - это «обозначенные», также «пользующиеся знаками» и даже просто «грамотные». В связи с этим нельзя не вспомнить нашедший своё отражение даже в Калевале карельский обычай гадания по ольховым дощечкам с «чертами и резами» (возможно — просто рунами?), хотя в других случаях, как уже было сказано, для такого гадания могли использоваться лучины, которые при "метании" случайным образом складывались в руноподобные знаки. С другой стороны слово это — прямая калька с латинского picti, pictos, то есть «пикты», латинский этноним кельтского племени, который сейчас принято переводить как «разрисованные», «татуированные», «обозначенные знаками». Разумеется, это также не повод для далеко идущих выводов, но не отметить это обстоятельство нельзя, тем более в связи с тем, что самоназвание соседнего вроде бы финского народа «квены» совершенно нехарактерно для финно-угорской фонетики, но зато вполне типично для фонетики кельтской. Ещё один существенный в связи с этим момент - упоминание в скандинавских сагах некоего "императора Кирялакс". В конкретных сюжетах саг деяния этого императора явно смешиваются с первыми византийскими Комнинами, но дело даже не в этом - по фонетике имя его отчётливо нескандинавское, более того, это, исходя из строя карельского языка, не имя, а указание на принадлежность территории, то есть не "Кирьялакс император", а "император Кирьялакса", некой территории. В то же время сказители саг почему-то были уверены, что это был не конунг (король), а именно "император" - в понятиях той эпохи правитель многих областей. При этом в сагах упоминается, что служили этому "императору" наёмные дружины викингов, и даже называются конкретные имена их вождей.

Так или иначе, но к рубежу второго тысячелетия карелы, по всей видимости, освоили весьма значительные территории. На этих землях была установлена специфическая карельская система управления, в чём-то схожая с древнегерманской — практическая власть сосредотачивалась в руках выборных валитов (старокарельское valita собственно и означает «избранный кем-либо»), они же, по всей видимости, возглавляли и местное племенное ополчение. Жречество у карел, вероятно, не обладало фактической светской властью, во всяком случае об этом достоверно ничего неизвестно, хотя и могло влиять своим авторитетом например на судопроизводство. Можно предполагать, что карельские общины на огромной (по сравнению с численностью народа) территории были автономны в высокой степени, и объединяли свои силы только в случае необходимости противостоять внешней опасности (как это, возможно, случилось во время мятежа против Ивара Видфамне), территориальную экспансию они при этом осуществляли, вероятно, самостоятельно и независимо друг от друга, однако успешное завоевание Квенланда в IX веке (которому не смогли противостоять даже викинги, наводившие в то время страх на всю Европу) безусловно должно было потребовать концентрации если не всех, то большинства сил племенного союза. Прямым свидетельством боевых качеств карельских войск того времени может служить то обстоятельство, что те же викинги, успешно захватывавшие территории в Западной Европе, так и не смогли закрепиться в то время в гораздо более близкой к ним Восточной Прибалтике — единственный успешный случай такого рода имел место в конце VII века, когда незначительную часть этих территорий смог включить в свою державу упомянутый датский конунг Ивар Широкие Объятья, но и его власть оказалась весьма недолговечной, а попытка подавить восстание покорённых местных народов в результате стоила ему жизни, а его потомкам — целостности державы. Более поздние упоминания саг о «дани», якобы собиравшейся конунгами с карел в IX веке, скорее отражали реалии обычных торгово-грабительских походов викингов. С другой стороны, упоминания в сагах, что до 873 года шведский конунг Эрик Эмундсон завоевал-таки вновь на непродолжительное время Карелию ("Кириаланд") интересны тем, что там говорится о строительстве им укреплённых городов на её территории - вероятно, после изгнания затем викингов эти крепости (или по крайней мере некоторых из них) могли стать административными центрами карельских территориальных образований.

Вопрос взаимоотношений карел с государством первых рюриковичей в IX-X веках по большому счёту не нашёл отражения в историографии, в «Саге об Олафе Святом» в начале XI века (не позднее 1015 года) упоминается правитель «карельских заливов», визит к которому нанёс король Норвегии, но ничего не говорится о каких-либо отношениях карел с Русью. Однако уже в 1042 году молодой сын Ярослава Мудрого — Владимир Ярославич — вынужден был совершить первый свой самостоятельный крупный поход именно против тавастов (летописной еми, финнов-хяме). Это был хронологически не первый случай, когда русские войска были вовлечены в боевые действия по защите территории Карелии — в предыдущие годы тавасты, подстрекаемые шведами, стали систематически совершать набеги на приграничные карельские погосты, а также регулярно грабили купцов, и ещё до 1036 года Ярослав Мудрый по всей видимости лично водил свою дружину «на емь». Поход Владимира Ярославича не достиг, вероятно, всех поставленных целей, поскольку в объединённых русско-карельских войсках начался массовый падёж лошадей (о чём сообщают некоторые источники, заметим - следовательно, это был поход именно конных дружин), и Владимир был вынужден ограничиться тем, что закрепил договором границу между шведской и новгородской сферами влияния (а по сути — между Финляндией и Карелией) по речке Кюме, на берегу которой был поставлен межевой знак - «крестовый камень», ristikivi, по некоторым сведениям сохранившийся до сих пор. Подобная процедура заключения договора предполагала в то время, что полномочные представители сторон «целовали крест» на нерушимость установленной границы. Значимость этого юридического прецедента нельзя недооценивать, как и значимость самого похода — впервые в документально зафиксированной истории даже не местные русские, а великокняжеские дружины выступили в поход для защиты именно рубежей Карелии (до того, вероятно, карелы успешно справлялись с этой задачей сами или с привлечением русских дружин), а буквально на следующий год после этого похода Владимир так же лично повёл свои дружины на Царьград, то есть значимость решаемых военно-стратегических задач в этих случаях была для него, видимо, сопоставима. Значение заключённого договора для Карелии также было весьма велико — он дал для карельского Выборгского княжества мирную передышку в две с лишним сотни лет, в течении которых, кроме привычных уже пограничных набегов, ничто не угрожало местному карельскому населению. Заметим, что «большой» Новгородский кремль был срублен князем только после этого похода, и после него же была построена Святая София в Новгороде. В любом случае, XI век — это, по всей видимости, хронологический рубеж, после которого начались достоверно тесные союзнические отношения между карелами и Русью. И не в последнюю очередь причиной для этого послужила непрекращающаяся агрессия с Запада. Помимо этого, обращает внимание на себя тот факт, что в письменных источниках (как древнерусских, так и зарубежных) не зафиксировано до XIII века ни одного военного столкновения Руси с карелами, при этом с начала XI века карелы уже постоянно выступают как военные союзники Руси, причём и Русь исполняла свои союзнические обязательства по отношению к карелам весьма добросовестно.

Средневековые источники упоминают к тому времени не менее четырнадцати крупных карельских административно-территориальных центров (столиц княжеств?), существование многих из них независимо подтверждается результатами археологических исследований. В то же время их мирная жизнь зависела именно от способности карельских войск отстаивать свою территорию, поскольку от набегов с запада они были практически беззащитны — основной их обороной была труднопроходимая местность. Это закономерно привело к тому, что, предположительно, к XI веку они стали группироваться вокруг двух «центров силы» - Шевилакшского (Ševilakši, Саволакс) княжества и «Собственно Карелии», межплеменного центра в районе Корелы-Суотниеми на Карельском перешейке. Возможно, ранее третьим таким же центром был карельский «Старый Выборг», но он при своём выгодном стратегическом положении оказался слишком уязвим для набегов соседей. Русские источники называют карельские административно-территориальные центры «погостами», однако нет ни одного упоминания о «погостьях» по ним русских князей. Это позволяет предположить, что называли их именно так просто по аналогии с русскими погостами, однако «погостье» с них собиралось местными правителями — валитами. Автор использует в отношении них термин «княжество» только потому, что термина «валитство» вроде бы не существует, а некоторые из них в более позднее время именовались именно княжествами (а шведами — графствами или герцогствами). В западноевропейских текстах валитов именовали бургграфами, то есть сопоставляли аналогичным имперским чиновникам - не потомственным феодалам, а командирам гарнизонов укрепленных поселений-бургов с правами королевского графа. Русские источники называли валитов «воеводами», это подтверждает косвенно версию о том, что это были именно выборные военные руководители, не обладавшие всей полнотой светской власти, и явно не феодалы, но термин «воеводство» в русском языке тоже имеет несколько иное значение. Арабские авторы именовали правителей Карелии «государями» - видимо, более адекватного термина они подобрать не могли, валиты не были феодалами в буквальном смысле слова. Монетные клады позволяют предположительно датировать возникновение Выборгского княжества временем не позднее IX века, Тиверского — не позднее X века, а материалы некрополя Суотниеми - возникновение Корельского княжества не позднее XI века. Необходимо отметить, что XI век - это эпоха появления и массового распространения на территории Карелии предметов роскоши (включая ювелирные изделия) с Готланда, что является прямым материальным свидетельством как наличия стабильных торговых связей и коммуникаций, так и определённого уровня развития карельского социума: очевидно, что если такие предметы находили массовый сбыт - значит для этого были социальные и экономические предпосылки. Интересно в связи с этим фактом и то, что традиционный карельский kalakukko имеет прямую аналогию только в народной кухне готландцев, и более в Швеции нигде не встречается. Упоминаемое в сагах имя правителя "карельских заливов" - Грим - характерно для фризов, под таким именем известно несколько конунгов, что может свидетельствовать о правлении в Карелии вплоть до начала XI века и иноплеменных военных вождей, однако в то же время в сагах в несколько более ранний период упоминался и вроде бы норманнский правитель одного из завоёванных ирландских королевств под совершенно нехарактерным для викингов именем Кирьял. Одновременно с этим имя Грима фигурирует в 945 году в мирном договоре князя Игоря Рюриковича с Византией как имя одного из представителей союзных Киеву дружин - он вместе с прочими подписал обязательство "не воевать греческую землю". Для тогдашней юридической практики это было вполне нормальным явлением, когда союзники одной из сторон принимали совместные обязательства по общему договору (этим подчёркивалась их независимость в принятии внешнеполитических решений), а, учитывая то, что в более поздней саге об Олафе правитель Карелии Грим уже глубокий старик - вполне возможно, что хронологически это было одно и то же лицо. При этом, сопоставляя популярное фризское имя у суверенного карельского правителя с фактом обнаружения огромного клада фризского серебра у Хейнйоки, закономерно возникает соблазн атрибутировать этот клад как "казну Грима", хотя монеты в нём и имеют более раннюю датировку.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о существовании суверенной карельской государственности в Средние Века. Сейчас в российской и финской историографии сложилась устойчивая традиция отрицания факта существования карельской государственности как таковой, в Финляндии такое отрицание является, видимо, вполне естественным продолжением многовековой политики финнизации Карелии, при которой официально отрицается существование карелов как этноса - это закономерно предполагает, что и государственности никакой у них никогда не было, да и быть не могло; в исторических трудах достаточно голословно утверждается, что Карелия всегда была неотъемлемой частью Финляндии, как правило игнорируется факт существования в 1630-1721 годах особой карельской юрисдикции и т.д.. Корни подобного отрицания лежат, по всей видимости, в официальной националистической доктрине об этнической монолитности финского народа, а, кроме того, в начале XX века таким образом "научно" обосновывалась и правомерность идеи "Великой Финляндии" в границах если уж не «до Урала», то хотя бы «по трём перешейкам».

В России до революции 1917 года целенаправленно историей именно Карелии специально никто по большому счёту не занимался, но и факт существования Карельского княжества и его суверенных правителей отрицать не пытались, упоминания о них встречались даже и в популярной справочной литературе, что было вполне понятно — с 1721 года титул князей Карельских входил в полную титулатуру российских императоров, и отрицать его существование было как минимум абсурдно. После же революции к власти в советской Карелии пришли выбитые из Финляндии т.н. "красные финны" с традиционно финским взглядом на историю Карелии, а после политических репрессий конца 1930-х годов любые упоминания о существовании суверенной Карелии стали рассматриваться «органами» как проявления «буржуазного национализма» и покушение на территориальную целостность СССР. Такая традиция в российской историографии по инерции сохраняется до сих пор, а кроме того, в настоящее время исследования по этой тематике как правило финансируются зарубежными грантодателями и, по понятным причинам, отражают главным образом их официальную точку зрения. При этом апологеты отрицания существования карельской государственности даже не дают себе труда как-либо адекватно объяснить - почему, собственно, с их точки зрения карельская государственность "никогда не существовала"? Налицо исторический парадокс: правители были (в том числе и носившие княжеский титул), особое собственное законодательство существовало, границы закреплялись соответствующими документами (в том числе и международными), даже карты княжества издавались, со вполне чётко очерченными границами ("Новая ландкарта Карельского княжества" была включена к 1737 году в "Атлас Всероссийской империи" Кириллова, из её названия следует вывод, что и "старая" существовала), но Карельского княжества при этом якобы «не существовало»? В то же время те же "специалисты" никогда не выражают ни малейших сомнений в существовании автономной Финляндии - сначала в качестве великого герцогства, затем княжества, то есть Финляндия в их понимании безусловно существовала как государственно-территориальное образование, а вот Карелия — почему-то нет. Можно было бы понять, если бы велась дискуссия о хронологических рамках существования Карельского княжества и его фактическом статусе, но этого нет - вместо этого с упорством, достойным лучшего применения, отрицается вообще его существование как историческое явление.

Здесь необходимо остановиться на вопросах терминологии. Дело в том, что термин "княжество" по отношению к древнерусским государственным образованиям в современной историографии применяется ретроспективно - на самом деле понятие княжество в значении "государство", а не "княжеская власть", появляется только в конце XIV, а закрепляется в дипломатической практике только с XV века. А до этого многие столетия древнерусские княжества именовались "землями" (Смоленская земля, Полоцкая земля и т.п.), и ровно так же - "Карельская земля" - именовалась и Карелия, то есть в понимании тогдашних летописцев это было государственное образование, как минимум равнозначное княжеству.

Однако, вернёмся к вопросам карельской истории. Первым русскоязычным письменным источником, упоминающим о кореле, считается уже упомянутая новгородская берестяная грамота № 590, она достаточно точно датируется дендрохронологическим методом 1066 годом. И вопросов она ставит гораздо больше, чем даёт ответов. В.Л.Янин в своё время пришёл к умозаключению, что конфликт между литовцами и карелами был связан с походом изгнанного из Киева полоцкого князя Всеслава в октябре 1069 года — якобы, между воинскими частями из разных племён в его дружине произошёл конфликт, о чём (видимо) и дали знать в Новгород грамотой. При этом, как справедливо отмечают современные исследователи, совершенно непонятно, откуда в войске Всеслава литовцы, если он в мае 1069 года был изгнан из Киева, бежал в Полоцк и тут же был изгнан оттуда, бежал в Водскую землю, откуда направился против Новгорода в октябре 1069 года? Как он успел набрать «литовцев» в свою рать за столь короткий промежуток времени? Это уже, заметим, не ставя вопрос о том, что этноним «литва» в то время был не особо употребительным, да и дата, строго говоря, не соответствует заявленным событиям. Если же рассмотреть документ непредвзято, то он предельно лапидарен — автору, видимо, некогда было расписывать причины конфликта (или они были очевидны получателю послания), он спешил известить кого-то о самом его факте. Отметим, что документ этот — не только первое достоверное русскоязычное упоминание о кореле (русские летописные источники датируются более поздними временами), но и первое упоминание о конфликте карел с литовцами (если посмотреть на карту — где Карелия, и где Литва?). Одновременно с этим возникает закономерный вопрос: почему, составляя краткое сообщение буквально «на коленке» (а иначе история конфликта была бы расписана хотя бы в минимальных подробностях), автор послания не поленился изобразить слева от текста весьма хитрый графический символ, трактуемый ныне как некий «тамгаобразный знак»? И это при том, что собственно татаро-монгольские «тамги» стали знакомы местному населению только лет через двести? Не проще ли предположить, что эта «плетёнка» для автора послания и для его получателя имела значение не меньшее, чем содержательная часть? Но что это в таком случае? Подпись? А только ли? Автор пишет явно русскоязычному корреспонденту, но при этом изображает рядом с текстом нечто вроде бы нечитаемое? А если предположить, что все-таки читаемое, но непонятное современным историкам? Попутно обратим внимание на то обстоятельство, что нет ни одного источника, упоминавшего бы о том, что в войске Всеслава в 1069 году были карелы или литвины, а вот документ о том, что «литва» напала на корелу — существует!

Под 1137 годом в русских документах впервые упоминается город Олонец. В 1143 году новгородская летопись фиксирует морской поход корелы «на емь» - это становится первым достоверным упоминанием карел как самостоятельной военной силы в русских летописях (поход проходил без привлечения союзных русских войск, карелы потеряли в бою два судна); данный поход стал ответом на поход еми не в Карелию, а именно на новгородские земли — емь тогда получила отпор только у Ладоги. Таким образом, карелы, вероятно, выполнили в том походе свои союзнические обязательства по отношению к Новгороду. В 1149 году карельская дружина опять же как самостоятельная военная сила (наряду с новгородцами) упоминается в описании конфликта киевского князя Изяслава с Юрием Долгоруким. Видимо, именно этими обстоятельствами вызвано упоминание «корелы сердитой» в былинах “Чурило Пленкович” и “Дюк Степанович” - карельские дружины приняли участие в опустошении земель суздальского князя, так и не встретив за время этого похода достойного сопротивления. Вероятно именно потому, что карельские дружины были задействованы в этом походе, отражением очередного набега еми на приневские земли в том же году была занята малочисленная новгородская дружина совместно с племенным ополчением води. В 1156 году шведский король Эрик Святой построил на землях летописной суми (финнов-суоми) замок Або и начал планомерное завоевание Финнланда.

В 1178 году карелы повторяют поход на емь, причём его целью является конкретно католическое епископство в землях еми — они берут в плен епископа Рудольфа, вывозят его к себе, после чего казнят. Очевидно, что убить епископа можно было и на месте, значит — для подобного развития событий должны были быть какие-то практические предпосылки, возможно епископ был нужен для суда над ним за конкретные прегрешения именно в Карелии? В 1187 году карелы, по всей видимости, участвовали в ещё более масштабной операции, предпринятой новгородцами против шведов — в результате была взята и разрушена шведская столица Сигтуна (что само по себе было весьма нетривиальной военной задачей). В ходе этого похода, судя по всему, карельский флот столкнулся в Финском заливе с флотом эстов, и одержал над ним победу. В 1191 году карелы совершили совместный с новгородцами поход «на емь», в ходе которого "ходиша новгородьци с корелою на емь и воеваша землю их, и пожьгоша, и скот исекоша", то есть использовали тактику «выжженной земли». Ранее ни о чём подобном не упоминалось, из чего можно предполагать, что противостояние с емью достигло некоего критического предела.

В 1198 году карелы опять же совместно с новгородцами совершили набег на шведскую Финляндию, завершившийся штурмом замка Або, являвшимся тогда опорным пунктом шведов на финляндском побережьи, при этом командующим походом выступал русский князь Мстислав Давидович, сын Давыда Ростиславича Смоленского, который затем успешно воевал с литвой. В данном сюжете интересно опять же участие сына князя, правившего в пограничных с литвой землях, в качестве военного лидера похода совместно с карелами на территории, явно лежавшие за пределами его экономических интересов.

В 1226 году карелы совместно с дружиной князя Ярослава Всеволодовича (будущего великого князя) совершили очередной карательный поход на земли еми. После этого похода в 1227 году имело место массовое крещение карел, одним из побудительных мотивов этого было принудительное крещение еми и суми (финнов-суоми), предпринятое к тому времени шведами. Другим мотивом этого акта вполне могло быть желание князя укрепить свои отношения с новгородским владыкой, пользовавшимся огромным влиянием в Новгороде — результатом крещения, помимо прочего, было резкое расширение «налоговой базы» новгородской епархии. В 1228 году емь совершила ответный набег. Пока новгородцы с Ярославом выдвигались к ним навстречу (попутно решая внутренние конфликты), ладожский посадник Владислав преследовал емь со своей дружиной до Олонецкой Карелии, отрезав нападавшим, видимо, прямой путь к отступлению, после чего они, перебив всех пленных и бросив добычу, попытались бежать, но отступавшие были почти полностью истреблены карелами и ижорой. Относительно вопроса о крещении карел необходимо отметить, что и до 1227 года были карелы-христиане - об этом свидетельствуют документы об уплате ими церковной десятины в пользу новгородских владык — но их число было относительно невелико(правда, надо упомянуть, что некоторые дореволюционные издания ссылались на летописные свидетельства об официальном крещении карел ещё в XII веке), это были отдельные семьи в некоторых погостах. Массовое же крещение (очевидно формальное по большей части) служило, вероятно, цели теснее привязать карел к Новгороду и исключить их подпадение под власть шведов. При этом необходимо отметить, что чисто церковная эффективность этого мероприятия была относительно невысока: ещё в XV-XVI веках «православность» карел была весьма условной, и с языческими пережитками вынуждены были активно бороться уже московские миссионеры — очевидно, новгородские церковные власти до того не усердствовали особо в этом деле, ограничиваясь регулярным сбором налогов в пользу церкви и предоставляя карелам возможность невозбранно жить по своим обычаям. Автор может засвидетельствовать, что ещё в 1980-х годах в карельской глубинке были весьма сильны традиции, которые иначе как языческими и не назовёшь.

1238 годом достаточно точно датируется первый письменный источник на карельском языке — это новгородская берестяная грамота № 292, содержащая заклинание от поражения громом. Это вполне традиционный для карелов жанр народного эзотерического творчества, очень близкие по тексту заклинания фиксировались в Карелии ещё в конце XX века. Необходимо отметить, что после обнаружения этого текста некоторыми исследователями предпринимались неуклюжие попытки доказать его финское происхождение, даже невзирая на наличие в тексте откровенно славянских заимствований, и фонетических особенностей, совершенно несвойственных финскому языку. Грамота эта была найдена в Новгороде поблизости от т. н. «карельского двора» - обширного домовладения, на территории которого были найдены и другие предметы карельского происхождения. Не исключено, что этот «двор» был своего рода «карельским полпредством» или факторией в Новгороде того времени.

Интересно, что в том же 1238 году арабский историк Абу-аль-Гази отмечает участие карельского войска «со своим государем» (видимо — валитом) в боевых действиях против монголов значительно южнее Новгорода: в январе они приняли участие в сражениях за Москву и Коломну. Характерно, что новгородские дружины в этих боях участия не принимали, то есть карелы, вероятно действовали в данном случае вполне самостоятельно, возможно — исполняя некие союзнические обязательства. Далее тот же автор сообщал, что Батыем после поражения карел в этих сражениях был назначен правителем Карелии некий Шибан-хан. Современные историки, стараясь разрешить эту непростую коллизию, пытаются выдвинуть две версии — либо доказать, что арабский «автор ошибался», либо они пытаются отождествить (без особого, впрочем, успеха) карел у аль-Гази с неким поволжским народом. В связи с этим интересны два обстоятельства: во-первых, вплоть до конца XIX века в лесостепной зоне России существовали места компактного расселения карел, сохранявших при этом свой язык; традиционно их существование принято объяснять бегством карелов от финско-шведского геноцида в XVII веке, однако по документально подтверждённым сведениям тогда бежавшие карелы не расселялись южнее земель Бежецкого Верха. Во-вторых — ещё в начале XX века у карел наряду с письменными знаками, идентичными рунам футарка, которые были распространены практически по всем ареалам их расселения, фиксировались и символы, имеющие прямое сходство, вплоть до полного совпадения, с уйгурским письмом: подобное сходство «безо всякой задней мысли» неоднократно отмечалось исследователями-этнографами конца XIX-начала XX веков. А достоверно известно, что уйгурское письмо использовалось татаро-монголами в XIII веке достаточно активно. Возвращаясь к вопросу о грамоте №292, можно предположить, что она вполне могла принадлежать одному из уцелевших участников неудачного похода карельского войска против татаро-монголов.

На следующий год после Невской битвы, в 1241 году, Александр Невский привлёк карельские дружины для того, чтобы выбить «немцев» из Копорья. Характерно, что ни до того — в 1240 году, ни после — в 1242 году на Ледовом побоище карельские дружины в числе его войск не упоминаются (хотя относительно событий 1240 года и высказывались обоснованные мнения, что карелы в них всё-таки участвовали). Неоднократное упоминание карельских войск при штурме крупных укреплённых городов (до того были как минимум Або и Сигтуна) даёт основание предполагать, что карелы имели как опыт подобных операций, так и необходимые инженерные средства для такого штурма, что явно идёт вразрез с современным представлением о «лесном и болотном народе».

В 1249 году летописная емь окончательно утратила свою независимость, будучи покорённой шведами. С этого времени Карелия получила достаточно протяжённую границу с Швецией. В 1251 году территория компактного расселения карел отмечалась источниками в районе Кубенского озера, но были ли это недавние переселенцы или автохтонные жители - до сих пор неизвестно, также были известны места расселения карел в окрестностях Суздаля и Переяславля-Залесского. В 1253-1254 годах карельские дружины участвовали в отражении нападения ливонских рыцарей на Псков, причём источниками они упоминаются как самостоятельная военная сила, отдельная от новгородцев — если те оперировали к югу от Чудского озера (причём весьма странным образом — новгородские дружины вернулись с полпути), то карелы, видимо опять же выполняя свои союзнические обязательства, «идоша за Нарову» и «корела такоже много зла створиша волости ихъ». В связи с этими событиями интересен тот факт, что как минимум до XVI века ливонцы были уверены, что по Нарве они граничат именно с Карелией как независимым государством: можно ещё предполагать ошибки в писаниях арабских авторов XIII века, но предполагать, что ливонские рыцари не знают, с кем граничат — это, как минимум, более чем смелое допущение. Разграничение «зон ответственности» так сказать «по фронтам» между карелами и новгородцами в ходе этого военного конфликта может служить косвенным подтверждением того, что авторы ливонских хроник по всей видимости отнюдь не заблуждались. Возможно, что именно эта военная компания (заметим, начавшаяся с нападения католиков-ливонцев в нарушение договора на Псков) послужила побудительным мотивом для объявления римским папой Григорем X в 1257 году (булла от 11 марта 1256 года) крестового похода против карел — папу в данном случае ничуть не смутило, что карелы к тому времени уже были христианами. Практических последствий тогда эта папская булла не имела, но в дальнейшем послужила формальным основанием для оправдания нападения шведов на Карелию. Другой возможной причиной упомянутой буллы (что менее вероятно исходя из скорости прохождения информации в то время) был поход 1256-1257 годов под главенством Александра Невского «на емь», однако западноевропейские источники считали почему-то карелов его основной боевой силой; исходя из летописного текста «и бысть зол путь, акыже не видали ни дни, ни ночи» напрашивается предположение о том, что в действительности этот поход мог быть направлен в Заполярье. В то же время известно, что карелы в том году оперировали не только против ливонцев, но и вышибли с берегов Наровы шведов и пришедшую с ними емь, попытавшихся поставить свою крепость на этой реке. «Слово о погибели Русской земли» в это же примерно время упоминает в перечислении карелов как пограничный народ после ливонских «немцев», то есть не рассматривает ещё Карелию как часть Руси, причём границы Карелии автором «Слова» указываются вплоть до земель Великого Устюга, то есть значительно далее, чем принято считать сейчас (надо отметить, что архаичные карельские топонимы распространены на севере России как раз до этих мест). Интересно, что в 1255 году папа Александр IV санкционировал рижскому архиепископу поставить своего епископа в земли води, ижоры и корелы (и такой епископ действительно был назначен) — возможно именно после неудачи этой затеи папа Григорий X и решил устроить очередной крестовый поход.

Представляет интерес тот факт, что в заполярных городищах вдоль трассы Северного морского пути были обнаружены комплексы прибалтийско-финских предметов, соседствовавшие с чисто славянскими. Датировались эти находки не ранее чем серединой XIII века. Учитывая, что городища эти были не торговыми факториями, а местами относительно постоянного проживания, служившими вероятно "базами" для последующего продвижения на восток вдоль побережья Северного Ледовитого океана, не будет слишком смелым предположить, что легендарные свидетельства о посещении Аляски некими "мореходами с Запада" могли иметь под собой основу в виде вполне реальных вояжей смешанных русско-карельских ватаг вдоль Северного морского пути.

К 1263 году относится последнее достоверное упоминание в письменных источниках о Карелии как о суверенном субъекте международного права: в договорах Новгорода с Готладном и Ганзейским союзом особо оговаривалось: «…Оже кто гостить в Корелу, или немци или гтяне, а что ся учинит, а то Новугороду тяжя не надобе…», то есть, в переводе на современный юридический язык, Новгород не отвечает и не может отвечать за действия карельских властей. В дальнейшем в советской историографии этот юридический казус пытались представить как некую «коммерческую хитрость» новгородцев, вызванную стремлением перенаправить товарные потоки на себя (учитывая многовековые союзнические отношения корелы и Новгорода к тому времени), но авторы этой гипотезы никак не объясняют, почему в отношении других прибалтийских народов новгородцы таких оговорок в договорах не закрепляли. Несколько позднее, в 1269 году в договоре Ярослава Ярославича от лица Новгорода с Любеком и Готландом говорилось «...А отправится немец или гот гостить в Корелу и учинится ему что, Новгороду дела до того нет...» - формулировка юридически повторяет предыдущий договор, но неизвестно достоверно, был ли этот договор в конце концов подписан, или нет.

В том же 1269 году Ярослав по неразъяснённым причинам «хоте ити на Корелу, и умолиша новгородци и не ити на Корелу; князь же отела полкы назад» - возможно это было прямым следствием упомянутых выше особенностей договоров — князю видимо очень хотелось подмять внешнюю торговлю Карелии под себя, тогда как новгородские купцы были заинтересованы в сохранении суверенного статуса торга в Кореле. В 1270 году карельское войско, очевидно опять же под предводительством своего валита, участвовало в конфликте новгородцев с князем Ярославом, который был изгнан новгородцами за самовластный образ действий (после событий предыдущего года такая поддержка со стороны карелов не выглядит чем-то удивительным). Он решил усмирить Новгород, пригласив к участию в борьбе с городом князей Дмитрия Александровича Переяславского и Глеба Смоленского и получив помощь от татар. Сторону новгородцев принял брат Ярослава, Василий, князь Костромской. Целую неделю противники стояли друг против друга у города Русы; наконец Ярослав примирился с новгородцами, при содействии митрополита Кирилла II; обе стороны пошли на уступки.

Исландские источники под 1271 годом упоминают о совместном походе ботнийской корелы и квенов против норвежских королевских войск — это едва ли не единственное упоминание о союзнических отношениях карелов и квенов. Квены тогда уже более трёхсот лет были подданными норвежских королей, и, возможно, попытались поднять мятеж, для чего и пригласили карелов в качестве союзников.

Под 1272 годом упоминается о победе псковского князя Довмонта над корелой — это труднообъяснимое с позиций современной историографии сообщение, если не принимать во внимание ливонские хроники. Если же принять на веру свидетельства ливонских орденских историков, то становится вполне понятным, что от Пскова до Принаровья под властью Карелии было относительно недалеко, чтобы эти территории стали целью похода Довмонта. И, возможно, именно поэтому карелы в 1241 году вместе с Александром Невским штурмовали Копорье, но не участвовали под его знамёнами в Ледовом побоище под Псковом — это была уже не их территория.

Зимой 1278-1279 годов по утверждению летописей князь Дмитрий Переяславский, предположительно в отместку за выступление карел против Ярослава в событиях 1269 года, «с новгородци и со всею Низовьскою землею казни Корелу и вся землю их на щит». Однако «Архангелогородский летописец» сообщал более конкретно, что князь Дмитрий взял только город «Тетяков» или «Дедяков» в Карельской земле. В современной Карелии такого города нет и не было, однако в Тульской земле был старый город Дедилов, или Дедославль — бывшая племенная столица вятичей. Здесь уместно вспомнить арабские свидетельства о карелах-«степняках» в Подмосковьи, возможно это был поход против карелов — подданных Шибан-хана? В любом случае, даже если предполагать, что это был один из карельских «городков», в ходе этого похода русские войска так и не не появились под стенами Выборга, Корелы, Тиверска или Олонца — крупнейших карельских городов того времени, так что заявление «вся землю их на щит» можно смело отнести на совесть придворного летописца залесского князя. Скорее всего, поход ограничился локальной «демонстрацией силы». Возможно, воспользовавшись этим обстоятельством, норвежский король в 1279 году попытался напасть на владения карел в Заполярьи (пограбить покорённую ими лопь-саамов), но встретил неожиданный отпор и особых успехов не достиг. Не исключено, что этот поход тоже мог быть местью за поддержку карелами квенов в 1271 году.

В 1282 году шведы вошли в Ладогу и захватили суда обонежских купцов (вероятнее всего — олонецких карел, или ведших с ними торг новгородцев), то есть занялись банальным пиратством. В Неве после этого между дружиной ладожского посадника и шведами состоялось сражение (шведов догнали на отходе), результаты которого неизвестны — возможно оно закончилось «вничью». На следующий год шведы решили повторить эксперимент: «...воевода немечьскои Трунда с Немци в лоивах и в шнеках внидоша Невою в Ладоское озеро ратью, хотяще на Кореле дань взяти; новгородци же с посадником Сменом и с ладожаны и ехавше, сташа на усть Невы, и дождавше избиша их, а прок их убежаша...» - 9 сентября новгородские и ладожские дружины пресекли попытку шведов «взять дань с корелы», разгромив их на подходе. Заметим - «немцев» уже ждали так сказать «с распростёртыми объятьями», то есть разведка у карелов был поставлена неплохо. И еще один существенный момент в этой истории: «немцы» ехали собирать дань с корелы почему-то через Неву, хотя в то время карелы заселяли ещё весь Карельский перешеек, и «немцы» вполне могли совершить нападение на его побережье, если бы хотели. А автор источника был отлично осведомлён о том, что собирались они пройти в Ладогу, хотя разгромили их ещё у «Невского устья» (очевидно, того самого карельского городка на месте будущего Ниеншанца). Получается, что целью того похода в силу каких-то причин была именно Олонецкая Карелия.

Для рассмотрения вопроса о средневековой карельской государственности существенно то обстоятельство, что карелы не только успешно вели военные компании самостоятельно, но и регулярно выставляли дружины Новгороду и русским князьям. Отрицать этот факт бессмысленно, поскольку он отражён в слишком многих независимых источниках. При этом как минимум часть этих дружин составляла главная ударная сила того времени — тяжеловооружённые всадники. Кроме того, средневековые карелы, как уже говорилось выше, вполне успешно справлялись с штурмом шведских крепостей и замков, построенных по последнему слову тогдашней европейской фортификации, что говорит о наличии в рядах их дружин хотя бы минимального количества квалифицированных военных инженеров. Всё это в совокупности говорит о том, что в средневековой Карелии обязана была существовать необходимая инфраструктурная и ресурсная база, позволявшая в относительно короткие сроки «выставлять в поле» вполне боеспособное войско. Законы природы одинаковы для всех, и без соответствующей государственной организации решение этих задач было бы просто невозможно. Историки же, отрицающие сам факт существования средневековой карельской государственности, пытаются убедить нас в том, что живущие на отдалённых хуторах среди болот и скал карелы были способны вдруг внезапно, неким волшебным образом, не имея никакого государственного аппарата, собраться и выставить дружины, способные на равных сражаться с лучшими в данном регионе войсками той эпохи — шведскими, ливонскими и русскими. В истории таких примеров вообще-то неизвестно. Да, если верить аль-Гази, карелы потерпели поражение от монголов, но монголы после этого успешно разгромили не только все русские войска, но и поляков с мадьярами.

Рассуждающие о карельской «дикости» и «отсутствии государственности у карел» с позволения сказать «специалисты» просто не знают (да зачастую и не хотят знать) азов военной экономики. Дело в том, что сам факт выставления в поход даже одного тяжеловооружённого конника говорит о наличии вполне конкретной ресурсной базы для этого — его элементарно надо содержать в походе, кроме того ему нужно весьма недешёвое вооружение и боевой конь, причём не один (даже походы «о двуконь» совершались в то время лишь в исключительных случаях, это обычно особо отмечалось в источниках). А боевой конь того времени — это отнюдь не крестьянская лошадка, он должен иметь определённые физические кондиции и быть соответствующим образом подготовлен и выезжен, для чего, вообще-то, тоже нужны квалифицированные специалисты, занимающиеся этим делом отнюдь не в качестве хобби после вечерней совместной рыбалки с кумом с соседнего хутора. Недаром в Европе того времени существовало такое понятие, как рыцарская конница — одного тяжеловооружённого всадника мог выставить и содержать только небольшой феод, «свободные землепашцы» на такой экономический подвиг были неспособны именно в силу ограниченности ресурсов. То же, хотя и в меньшей степени, касается и кораблестроения — для морских походов должны были быть соответствующие суда (новгородские летописи называли их лойвами — от карельского laiva, laiba) и специалисты по их постройке, судя по вполне успешному противоборству этих судов с драккарами скандинавов, совершавшими трансатлантические переходы, можно предполагать, что их технический уровень был вряд ли ниже; аналогично и в военной инженерии — должны были быть созданы необходимые запасы материалов и подготовлены хотя бы в минимальном количестве специалисты, способные выполнять соответствующие работы, проектировать и рассчитывать осадные машины. Сам по себе сбор войска предполагал наличие как минимум двух реально работающих, достаточно сложных в организационном плане систем — почтовой связи, позволяющей относительно быстро собрать войско в нужном месте, и системы именно государственной службы, иначе любой «свободный землепашец» при первой попытке «забрить» его «в солдаты» просто подался бы в бега, что было более чем реально, зная особенности местности, и даже не учитывая того обстоятельства, что «землепашец» представлял из себя весьма сомнительную боевую ценность. Это уже не говоря о том, что подготовленного воина должен был кто-то тренировать, снабжать и содержать, причём отнюдь не на полукустарном уровне. Ресурсы никогда не берутся чудесным образом «из ниоткуда», а значит — Карелия имела возможность обеспечить ими свои дружины, и имела возможность собрать их при необходимости в нужном месте в разумные сроки.

Количество конных воинов, которых могла выставить средневековая Карелия, позволяет примерно оценить численность податного населения в ней на основе известных нам данных о численности населения русских княжеств — исходя из того, что численность карельских конных дружин в составе русских войск XIII века оценивалась в 2000 тяжеловооружённых всадников, то число жителей должно было быть не менее 340 тысяч, а скорее всего оно было больше, поскольку в такие походы никогда не выделялись все наличные карельские военные силы, часть из них вынуждена была оставаться на месте, прикрывая рубежи. Для сравнения, Новгород в те же времена имел в постоянной готовности всего примерно 1500 таких конных воинов, а в Англии тогда состояло на королевской службе тоже около 2000 рыцарей. Очевидно, что участие карельских дружин в войнах того времени на стороне того или иного князя было значимым фактором — они фактически могли удвоить его силы. И не поэтому ли закончился весьма скромными результатами карательный поход залесского князя на корелу даже в союзе с новгородцами? Может быть просто силы были примерно равны? Способность Карелии выставить одномоментно достаточно многочисленное для того времени и хорошо вооружённое войско ставит крест на популярной в советской историографии версии о существовании некоего аморфного «племенного союза» корелы — такое могло делать только государство (причём достаточно централизованное), имевшее все необходимые государственные структуры и аппарат.

Еще один существенный для оценки ситуации момент — в составе карельской пехоты были воины, вооружённые рогатинами, об этом недвусмысленно свидетельствуют археологические материалы. Но такие тяжёлые (и дорогие при этом) копья использовались в то время с единственной целью: из них на поле боя собирались «рогатки» - препятствия против кавалерии, для боя в пешем строю такие копья неудобны, поскольку слишком тяжелы, успешно орудовать им в рукопашной мог только весьма сильный и тренированный воин (отсюда, между прочим, известное выражение «ходить с рогатиной на медведя» как характеристика не только смелого, но и очень сильного человека). У постоянного военного противника корелы — еми-хяме-тавастов — наличия ощутимых масс кавалерии источники не отмечают, однако такая тяжёлая пехота у карелов была, а, значит, её противником могли быть только рыцарская конница шведов и ливонцев или же массы русской и татаро-монгольской кавалерии. Но, заметим, что большая часть территории Карелии малопригодна для действий значительных масс конницы.

Вернёмся, однако, к рассмотрению карельской истории. Ещё в 1232 году римским папой Григорием IX был объявлен крестовый поход против «схизматиков» карел и новгородцев с целью если уж не покорить их, то хотя бы предотвратить попадание финнов-суоми и хяме в орбиту влияния Карелии. Это, судя по всему, была вполне предсказуемая реакция папского престола на крещение карел в 1227 году — что и говорить, вполне в духе католической «спасительной любви Божией во Христе». Последовавшие за этим боевые действия принято считать Первым шведским крестовым походом, однако шведы предпочли не ввязываться в прямые сражения с карелами и новгородцами, ограничившись укреплением своего военного и экономического положения в Финнланде, Ниланде и Тавастланде, и предоставив «расхлёбывать» папскую инициативу ливонцам, что кстати, является ещё одним подтверждением того, что Ливонский орден, по всей видимости, в то время действительно имел общую границу с Карелией. Для ливонцев это закончилось плачевно — русские и карельские дружины за пять лет боестолкновений довели орден до такого состояния, что он вынужден был отказаться от своего суверенитета и перейти «под крыло» Тевтонского ордена.

В декабре 1237 года, очень удачно подгадав под татаро-монгольское нашествие, тот же папа объявил второй крестовый поход (т.н. Второй шведский) против карелов и русских. Не исключено, что расчёт его строился и на некой информации о том, что карельские войска будут отвлечены для противостояния монголам, если верить аль-Гази. В рамках этого крестового похода летом 1240 года шведы предприняли попытку вторжения по уже изрядно «протоптанной» тавастами траектории — через Неву, но намерение соединиться с тевтонскими союзниками в результате сыграло против них (а, возможно, тевтонские рыцари сознательно «притормозили», не желая делиться со шведами плодами побед и попутно «отблагодарили» их за проявленную тремя годами ранее пассивность), для шведов это ожидание союзников закончилось разгромом в ходе Невской битвы, а на следующий год и тевтоны понесли поражение от русско-карельской дружины под Копорьем. Наступив, образно говоря, один раз «на грабли», шведы предпочли в дальнейшем заняться привычным делом — покорением тавастов, и к 1250 году окончательно взяли под контроль все территории в современной Финляндии, неподвластные к тому времени карелам. Попутно, предположительно, ими было захвачено несколько самостоятельных мелких приграничных карельских княжеств, до того времени так и не примкнувших ни к одному из крупных карельских государственно-территориальных образований. Далее, как уже было сказано, под предлогом того, что хяме уже формально были католиками и стали подданными шведского короля, папой Григорем X в 1257 году был провозглашён третий крестовый поход против Карелии, но шведы отнюдь не торопились ввязываться в очередное военное противостояние. Только после похода Залесского князя против Карелии они решились начать более-менее активные боевые действия, но в 1282 году потерпели упомянутое уже поражение от новгородцев на Неве. После этого поражения они, судя по всему, сделали правильные выводы, и через десять лет перенесли боевые действия на побережье между Кюме и Вуоксой. В 1293 году шведы взяли карельский Выборг и построили на его месте свой замок, ставший базой для дальнейшей шведской экспансии в крае, при этом некатолическое население города было вырезано поголовно, от мала до велика, а трупы были сброшены в одну огромную общую могилу. Новгородские дружины под водительством князя Романа Глебовича в том же году попытались выбить шведов из Выборга, но отступили, сославшись на сезонную бескормицу и распутицу. В 1295 году аналогичным образом шведы поступили с Корелой, но сын Александра Невского князь Андрей Городецкий оказался более настойчивым в достижении своих целей, и Корела была у шведов отбита, причём озлобление местного населения на захватчиков было столь велико, что шведов в Кореле «изничтожаша до последнего», то есть пленных не брали принципиально. Ориентировочно в 1294 году шведы также взяли и разрушили Тиверск. Можно отметить, что после этих событий Выборг снова стал городом только к 1403 году - до этого на протяжении XIV века по сути это был только военный опорный пункт с замком.

Интересно, что в калевальской традиции, не вошедшей, по понятным причинам, в окончательную редакцию «Калевалы» Лённрота, легендарный герой Куллерво сын Каллерво именовался «последним карелом из Выборга», то есть, вероятно, последним валитом Выборгского княжества. Его отец — Каллерво — фигура ещё более эпическая, поскольку явным образом отождествляется с Калеви (или Калевом), основателем Таллина, называвшегося первоначально Калевин (Kalevinlinna — город Калеви, русский и арабский «Колывань», русские называли город так вплоть до петровских времён). Сам же калевальский карел Куллерво стал в результате главным героем скомпилированного остзейскими немцами «эстонского народного» эпоса «Калевипоэг» (буквально - «сын Калеви»). В 1219 году Калевин-линну захватил датский король Владимир II, после чего город стал называться Taanilinna - «датская крепость», в 1223 году, через четыре года после взятия Колывани, тот же датский король взял Ругодив («дивный город ругов») и основал на его месте замок Нарва. При этом в ливонских источниках современный Таллин назывался по имени горы, на которой он стоял (нынешний холм Тоомпеа) — Линданисе, буквально «сосок груди Линды» (Линда - пленная «немка», ставшая женой Каллерво согласно калевальскому эпосу). Такое название появилось, по всей видимости, из-за характерной формы скалы, венчавшей гору, на которой стоял город.

Вероятно здесь следует упомянуть о свидетельстве "Иоакимовой летописи", согласно которому славянский князь Буривой "владел всей Бьярмой до Кумени", на берегах которой он потерпел поражение от варягов, после чего, вероятно будучи серьёзно ранен, отступил в свой "град Бьярму", где и умер. Если Буривой - личность относительно легендарная (чего нельзя сказать о его преемнике Гостомысле), то река Кумень многими исследователями отождествляется с уже упоминавшейся Кюме, которая действительно была пограничной рекой весьма длительное время. Надо отметить, что уже упоминавшееся выше описываемое в сагах непродолжительное завоевание конунгом Эриком Эмундсоном "Кириаланда" хронологически почти совпадает с летописной легендой поздних редакций "Начальной русской летописи" о смерти Рюрика где-то в Карелии.

Та же "Иоакимовская летопись" приписывает Гостомыслу основание Выборга (якобы для своего старшего сына), что, с одной стороны, не входит в противоречие с современными независимыми датировками "Старого Выборга", полученными чисто археологическими методами, а с другой - загадочным образом коррелирует с упомянутыми выше рунами Калевалы о Куллерво и его отце Каллерво (Калеви), не включёнными в лённротовское издание. В этой истории интересна ещё одна странная параллель - в числе владений Гостомысла упоминался некий Кольвгард, который обычно отождествляют с "Хольмгардом", т.е. вероятно "Новгородом", но ведь название "Кольвгард" - по семантике скандинавская калька с названия Калевинлинна, то есть "город Калеви/Кольва", летописная Колывань.

В 1300 году шведы успешно повторяют попытку захвата городка у Невского устья и основывают на его месте крепость Ландскрона при активном содействии римского папы, приславшего шведам своих фортификаторов, но уже в 1301 году Андрей Городецкий со своей дружиной, новгородцами и карелами берёт эту крепость штурмом, и, за неимением возможностей для её удержания, срывает её до основания. В 1302 году ботнийская корела предпринимает очередной поход против Норвегии. В 1310 году новгородцы присылают своих фортификаторов и начинают перестраивать крепость Корелы, разрушенную в ходе многократных штурмов, в это же время карелы восстанавливают крепость Тиверска уже в каменно-деревянном варианте (причём каменная часть стены крепости достигала на отдельных участках двухметровой высоты). В результате Корела, после утраты Выборга и экономического ослабления Тиверска (хотя тот и получил в то время гораздо более мощные укрепления), окончательно приобретает статус столицы «Собственно Карелии». В 1314 году сторонники прошведской ориентации из числа карельских «лучших людей» поднимают в Кореле мятеж и сдают крепость шведам, однако крещёный валит Фёдор, получивший от новгородцев титул наместника, подавляет мятеж, после чего выбивает шведов и их карельских союзников из Корелы при содействии новгородских дружин.

В 1318 году новгородцы с карелами (судя по всему, перед этим успешно дезинформировав шведов о своём намерении штурмовать в очередной раз Выборг) внезапным броском выходят к замку Або и берут его штурмом, после чего разрушают крепость и город дотла. После этого стороны несколько лет копили силы, и в 1322 году предприняли несколько встречных походов, одинаково безуспешных: «Тогда же приходиша Немци ратью к Корельскому городку и не взяша его. Того же лета поиде князь великыи Юрьи с новгородци к Выбору, городу немецьскому; и биша и шестью пороков, тверд бо бе, и избиша много Немець в городе, а иных извешаша, а иных на Низ поведоша; и стоявше месяць, приступиша и не взяша его». Стало ясно, что обе стороны выдохлись (шведы исчерпали ресурсы для ведения войны, а новгородские союзники карелов вынуждены были постоянно отвлекаться на общерусские проблемы), и в результате в 1323 году в крепости Орешек был заключён «вечный мир», завершивший эту тридцатилетнюю войну. Карелия в договоре в качестве самостоятельного субъекта международного права уже не упоминалась, новые границы устанавливались уже между Швецией и Новгородом. Результатом этой войны стала утрата независимости крупнейшими карельскими княжествами — Корела окончательно подпала под власть Новгорода, а Саволакс (Севилакшское княжество) было присоединено к Швеции в качестве самостоятельной административной единицы, также шведам достались Огребинское (в тексте договора не упоминалось, поскольку было захвачено шведами ранее), Еврепейское и Яскишское карельские княжества, включённые шведами в состав Финляндии. Южная граница Карелии со Швецией с Кюме переместилась на Сестру, но по наследству от Карелии Новгороду досталась власть над северной Эстерботнией. После этого в 1326 году Новгород аналогичным договором урегулировал пограничные споры Карелии с Норвегией в Лаппландии. По новым границам были установлены ristikivi, некоторые из которых сохранились до сих пор. При этом шведы вынуждены были пойти на определённые уступки — права на частные владения новгородских подданных-карел сохранялись и на шведской территории под гарантии короля, а шведским подданным воспрещалось приобретать угодья в новгородской части Карелии.

Несколько лет после заключения Ореховецкого мира Карелией продолжали управлять валиты, как и ранее получавшие в Новгороде титул наместников (а не посадников, т.е. Корела тогда ещё не стала новгородским "пригородом"), но не ранее 1331 и не позднее 1333 года Новгород, озабоченный необходимостью противостоять многочисленным внешним угрозам, приглашает на службу литовского князя Наримунда Гедминовича. От Новгорода Наримунд получил в качестве вотчины (то есть именно наследственного владения, а не кормления, как прежние князья) посадничества Ладоги, Орешка, «половину Копорья» (в смысле — половину сборов с «Вотской земли»), а также Корелу и «всю Карельскую землю» - в текстах Корела и Карельская земля упоминались раздельно, из чего можно сделать обоснованный вывод, что юридически в то время это ещё были разные владения, возможно, это было отражением прежнего полунезависимого статуса прежних «погостов» Карелии, под Корелой в данном случае тоже понимался не просто город как таковой, а столицу своего рода "налогового округа" со всей подконтрольной её территорией, так же, как Ладога и Орешек. С этого момента некоторые князья-гедиминовичи начинают пользоваться титулом князей Карельских. Следует отметить, что до того новгородцы никогда не давали призываемым ими князьям своих земель в качестве вотчины — этот факт свидетельствует о явном изменении политической ситуации. Если же верить «Бархатной книге», то Наримунд как великий князь Литовский попал в плен к татарам после проигранного сражения, но был выкуплен у них великим князем Московским Иваном Калитой, который взял с него обещание креститься. После его крещения другие гедиминовичи, воспользовавшись этим фактом как предлогом, лишили его великокняжеского стола, после чего Новгород и взял его «на пригороды». В данном случае новгородцы, похоже, с одной стороны проявили лояльность по отношению к Москве, а с другой стороны попытались использовать новый для всей Восточной Европы «литовский фактор» в своём противостоянии со шведами. Однако, уже в 1335 году Наримунд покинул карельский княжеский стол и более на него не возвращался.

Реакция в самой Карелии на такое явное попрание её суверенитета была неоднозначной, в результате это вылилось в попытку мятежа — зимой 1337-1338 годов карельский валит (упоминаемый в русских летописях как «воевода Валита Корелянин», отсутствие у него христианского крестильного имени может свидетельствовать о том, что он был представителем «языческой партии», в пользу этого говорит и утверждение Новгородской летописи о том, что в Кореле при нём «побили» именно христиан) призвал в Корелу шведов, и, изгнав с их помощью из Корелы новгородцев и немногочисленных литовцев (здесь уместным будет вспомнить загадочный конфликт между литвой и корелой XI века), затем перебил уже самих шведов и предпринял поход на Выборг, закончившийся в целом неудачно для карел, хотя посад они успешно «пожгли», целенаправленно уничтожая католических колонистов и их хозяйства - это была, очевидно, месть шведам за резню 1293 года. По версии Софийской летописи при подходе новгородских войск к Кореле тот же валит «впустил новгородцев» и организовал избиение шведов, в принципе версии не исключают одна другую. Итоги этого мятежа были неоднозначными — новгородцы и оставшиеся верными им карелы мятеж подавили, и Новгород окончательно упразднил после этого институт валитов в Кореле, власть перешла к назначаемым новгородским посадникам. Наримунд же после этого отозвал из новгородской земли своего сына Александра, после отъезда отца на Полоцкое княжение державшего «объединённый» княжеский стол в Ладоге. Однако новгородцы продолжали добросовестно исполнять свои обязательства перед наримундовичами — после Александра Корельский княжеский стол получил его брат Патрикей (по другим сведениям Патрикей приходился ему не братом, а сыном, на это косвенно может указывать и слишком большая разница в возрасте между Патрикеем и его предполагаемым отцом Наримундом), а Патрикею наследовал его сын Александр, ставший родоначальником князей Корецких. Интересно, что фамилию их принято производить от названия местности Кореччина на Волыни, названной в свою очередь так якобы по имени замка Корец, который был её административным центром, однако в документах XIV века «карельские» наримундовичи именовались «корецкими» и до их вокняжения на Кореччине, что даёт возможность предположить происхождение названия и замка, и фамилии именно от искажённого в иноязычной среде названия Карельского княжества.

Надо при этом отметить, что статус Патрикея был уже иным — Карелию за ним признали как кормление, а не как вотчину, то есть он считался обычным служилым князем. Однако в составе его кормлений особо было упомянуто и Полужье, что заставляет опять вспомнить о твёрдой убеждённости ливонских хронистов, что земли за Наровой принадлежат Карелии. Изменение статуса возможно было вызвано тем, что, регулярно получая причитающиеся ему «кормленные», литовский князь не удосужился (или не смог?) отреагировать на вторжение шведов в Карелию в 1348 году. При этом впервые формальным поводом для вторжения шведов послужил отказ карел и новгородцев признать духовную власть римского папы. Показательно, что имея весьма протяжённую сухопутную границу с Карелией, шведский король предпочёл начать вторжение с земель ижоры, под властью карел ранее не находившейся, устроив там массовое перекрещение в католическую веру.

Другим итогом карельского мятежа 1337-1338 годов было заключение 1339 году новгородцами со шведами дополнительного договора, касавшегося именно урегулирования ситуации в Карелии: Новгород вроде бы согласился на основах взаимности пресекать «перебегание границы» карелами, но при этом наотрез отказался выдавать карел-единоверцев, мотивируя это тем, «потому что и без того мало их осталось» после шведских набегов. Из этого следуют как минимум два вывода: во-первых очевиден факт «чисток», проводившихся тогда шведами в Карелии по признаку конфессиональной принадлежности, а во-вторых — корела видимо впервые массово «побежала» от притеснений, чинимых шведами, в новгородскую часть своей земли, что и вызвало беспокойство шведских правителей, не желавших так вот внезапно и задаром терять податное население. Эти первые беженцы образовали три волны переселения, из которых одна направилась на юг и осела на приневских землях, смешавшись с местной ижорой, а две других направились в Обонежье и на недавно колонизированные территории, где ранее проживали лопари.

Патрикей как наследник Наримунда в 1388 году был лишён по требованию Дмитрия Донского ладожского княжения, а затем и остальные вотчины наримундовичей перешли к Лугвеню (Семёну в крещении) Ольгердовичу из другой ветви гедиминовичей, в связи с чем вопрос об обладании сыном Патрикея - Александром Патрикеевичем - титулом князя Карельского остаётся дискуссионным. В 1392 году Лугвеня по требованию Москвы сместили с княжеского стола, но до этого он успел от себя, не ставя в известность новгородцев, присягнуть за свои владения литовскому князю Ягайло. Однако и тут новгородцы продемонстрировали верность своим обязательствам: в 1438 году на карельский стол они пригласили сына Лугвеня — Юрия Семёновича, будущего князя Мстиславского. В отношении его княжения ситуация в источниках достаточно запутанная, поскольку утверждается, что правил он аж до 1471 года (когда после очередного похода московитов был изгнан из Новгорода). В то же время достоверно известно, что в 1443 (1444) году на карельский стол был приглашён другой князь-ольгердович — Иван Владимирович, будущий князь Бельский. Карельского стола он лишился, поссорившись с новгородцами, уже в 1445 году, после чего имела место малопонятная интрига — якобы князем Карельским в одностороннем порядке провозгласил себя литовский великий князь (а затем и польский король) Казимир IV, ссылаясь на присягу Лугвеня Ягайло (править территорией фактически он при этом даже не пытался). Но после организационного оформления в 1458 году униатской церкви он перестал использовать этот титул, и на следующий год князем Карельским снова стал сын Лугвеня Юрий.

Первое княжение Лугвеня в Карелии ознаменовалось успешным военным походом, результатом которого было восстановление контроля над Водской землёй вплоть до Нарвы — не исключено, что и результаты этой военной компании могли дать ливонцам основания полагать, что они имеют общую границу с Карелией. В то же время институт валитов в Карелии отнюдь не прекратил своего существования, хотя реальной власти они и лишились — карельские валиты, судя по всему, успешно интегрировались в иерархию аристократии Новгородской республики. Причём в Новгороде они априори рассматривались именно как представители знати, пусть даже реальной властью и владениями уже и не обладали. Так, сын упомянутого валита Фёдора (союзника новгородцев) — Иван Фёдорович — отъехал в результате в Новгород, где сразу стал воеводой (вспомним, что и до того русские источники называли карельских валитов «воеводами»), он известен как организатор строительства в 1387 году каменного кремля в Порхове. Такое отношение к валитам однозначно свидетельствует о том, что в условиях средневекового сословного общества они воспринимались как представители аристократии, близкие по своему статусу к князьям: купцам, даже очень богатым и влиятельным, никто и никогда полномочий воеводы не делегировал. В прежних карельских погостах и при власти новгородцев валиты сохраняли свой высокий статус, они зачастую назначались местными посадниками «на пригородах» и иногда упоминались с титулом «владетель», хотя в буквальном смысле феодалами вероятно по-прежнему не являлись. В.Н.Бернадский в своих работах достаточно убедительно доказал, что карельские валиты причислялись новгородцами к сословию «великих бояр» и избирались на высшие магистратуры в Новгороде. Такое отношение разительно отличалось от положения на карельских землях, доставшихся после 1323 года шведам: там карелы вне зависимости от своего прежнего статуса оказались на положении «людей второго сорта», всё без различия карельское населения было закрепощено, а прежнее карельское выборное самоуправление было полностью ликвидировано.

С событиями мятежа 1337 года связывают и полулегендарную личность валита Василия: возможно это был тот же самый "Валита Корелянин", вынужденный креститься после мятежа, возможно - какой-то другой карельский валит, уже крещёный; характерно, что дореволюционные издания прямым текстом называли его карельским князем. Валит Василий прославился тем, что совершил поход до берегов Баренцева моря (возможно, ему предложили таким образом реабилитироваться за участие в мятеже?) колонизируя эту территорию и строя крепости. В частности, ему приписывается строительство первой каменной крепости Колы, а также нескольких других крепостей, к XVI веку уже покинутых, и имевших к тому времени общее именование "валитовы городища" - одно из них по данным "розрядной росписи" находилось на берегу моря между реками Паз и Ворьема, второе было обнаружено в 2003 году в ходе экспедиции на острове в Валитовой губе (уже на территории Норвегии). Описание укреплений городища в Валитовой губе даёт картину, близкую к традиционным карельским укреплениям, характерным для Карельского перешейка. Согласно легенде, валит Василий, получивший от Новгорода посадничество во всех вновь завоёванных землях и титул владетеля, после этого похода вернулся в Корелу и был похоронен в Спасском соборе. Однако при этом легенда утверждала, что валит разбил "немцев" и установил договорную границу с ними по Ивгей-реке (нынешняя Skibottnelven) и Люнгенфьорду, поставив свои межевые камни (ristikivi?). Однако норвежская "Гулатингская правда" фиксировала походы к этим границам уже в 1200 году, а закреплены они были как минимум договором от 1251 года. Таким образом, вероятнее всего Василий не имел никакого отношения к тому мятежу, а был просто недавно крещёным карельским валитом, завоевавшим со своей дружиной обширные северные земли и одержавшим победу над норвежцами.

В связи с событиями второй половины XIV века интересна и новгородская берестяная грамота №403, датируемая 1360-1380 годами. Это русско-карельская билингва, русский текст в ней был частично повторён по-карельски. В целом документ трактуется сейчас как «учебный текст» - возникает ощущение, что написан он был русскоязычным автором, изучавшим карельский язык. При этом в карельских словах для передачи специфических карельских гласных были использованы юсы, что отлично согласуется с высказанной автором выше гипотезой об избыточности графико-фонетической системы кириллицы для написания исключительно славянских слов. Тем же периодом датируется и грамота №130, представляющая собой "накладную" на сукно, где среди прочих получателей упоминается валит Кюлялакши, из чего можно сделать вывод, что и после 1337 года (как минимум до конца XIV века) могли сохраняться местные валиты в отдельных мелких карельских княжествах, являвшиеся, по всей видимости, одновременно главами новгородских погостов.

Как уже было сказано выше, исходя из юридических формулировок «Карельской землей» к тому времени было принято называть Карелию в широком смысле этого слова, поскольку кроме неё были ещё и территории, непосредственно подконтрольные Кореле как «пригороду» Новгорода, эти угодья были всего лишь одним из множества (на начало XIV века - десяти) погостов «Карельской земли». Впервые этот термин фиксируется под 1278 годом, то есть относительно поздно, и как раз после последних упоминаний о Карелии как о самостоятельном субъекте международного права — очевидно до того о Карелии как о подчинённой, подвластной территории, одной из земель Руси, говорить было неправомерно.

В 1351 году новгородцы и корелы отомстили за поход шведского короля Магнуса 1348 года — собравшись с силами, они совершили поход на Выборг, но замком на острове овладеть так и не смогли, хотя городские стены успешно взяли штурмом. В 1364 году новгородцы начали перестраивать кремль Корелы в камне, а в следующем, 1365 году, в условиях гражданской войны в Швеции, шведский король Альбрехт Мекленбургский своим указом объявил карельские корабли в водах Ботнии вне закона, это означало, что они считаются законной добычей любого, способного их захватить. Данный акт, возможно, мог быть вызван участием карел в шведской гражданской войне на стороне короля Магнуса и его сына Хокона, однако сам факт однозначно свидетельствует, что ещё в то время карельское судоходство в Ботническом заливе было делом вполне обыденным. В 1377 году шведы, окончательно наплевав на «вечный мир», взяли столицу Ботнийской Карелии — город Оулу — и, как водится, основали на его месте свой замок. Валит, собрав карельское войско (ни Новгород, ни литовцы подмоги не прислали), попытался отбить Оулу, но безуспешно, и граница была установлена по Оулунйоки. В 1396 году шведы, вдохновлённые безнаказанностью, совершают поход на Кирьяжский и Кюлялакшский погосты, однако в этом случае, благодаря близости объектов нападения к Кореле, карельские войска успели собраться, и шведы были отбиты с большим уроном: корела «гнася по них, и язык изима и присла в Новгород». Если верить новгородской берестяной грамоте №249, для этого похода шведы использовали местные войска из подвластного им Саволакса, который местные жители по старинке продолжали называть Шевилакшским погостом.

В 1404 году на Тиверский стол был приглашён князь-рюрикович Юрий Святославович Смоленский, изгнанный со Смоленского стола литовцами. Это прямое свидетельство существования до того времени отдельного Тиверского княжества — кроме самого города в тексте источника упомянуто тринадцать подвластных деревень, то есть достаточно обширная, исходя из местных условий, территория. В 1411 году шведы в очередной раз взяли и разрушили Тиверск, но закрепиться на этих землях не смогли, поскольку были выбиты дружинами под командованием упоминавшегося литовского князя Лугвеня — это даёт основания полагать, что он к тому времени вновь вернулся в Карелию, откуда выехал окончательно только на следующий год; об участии в этих событиях тиверского князя Юрия источники не сообщают. В результате город Тиверск окончательно прекратил своё существование, а княжество было ликвидировано.

Под 1419 годом в новгородской летописи впервые достоверно упоминается карельский погост на Варзуге, (летопись подчёркивает, что погост этот - именно карельский). В 1426 году территория Карельской земли разделяется новгородцами между двумя налоговыми округами — Водской и Обонежской пятинами. Это может считаться свидетельством окончательной ликвидации Карелии как единого административно-территориального образования. В 1470 году шведы основывают новую столицу Саволакса — замок Олафсборг, куда принудительно переводят население древней столицы Саво. А в 1478 году Карелия вместе со всеми прочими территориями Великого Новгорода вошла в состав Московии. Это повлекло за собой достаточно неожиданные последствия — после ревизии новгородских юридических дел московские дьяки организовали массовое сожжение обнаруженных ими в архивах новгородских соборов «грамот, птичьим языком писанных» - для записи карельских текстов тогда, как и прежде, использовали кириллицу, но сами грамоты для московских представителей власти были совершенно нечитаемыми, из-за чего они, вероятно, заподозрили в них некую тайнопись либо другие какие козни. В огне, по всей видимости, погибло огромное количество памятников древней карельской письменности — по свидетельству современников, их общий объем составлял до "тридцати возов". Справедливости ради надо отметить, что и многие вполне читаемые славянские грамоты были тогда сожжены теми же московскими чиновниками.

Пользуясь случаем, автор позволит себе очередное неожиданное отступление от хронологически структурированного повествования, и вернётся к вопросу об этнонимах. Многие помнят пушкинские строки о «приюте убогого чухонца», даже ещё в начале XX века этноним «чухны» использовался достаточно активно для обозначения прибалтийско-финского населения окрестностей Петербурга. Этот же этноним, воспринимаемый ныне исключительно как просторечное этническое прозвище по отношению к финнам-суоми в северных регионах России, совершенно официально использовался в XVIII веке в изданиях Российской академии наук, встречался он в том же качестве и в некоторых книгах начала XX века. Для самого автора было полной неожиданностью обнаружить упоминание этого этнонима в качестве совершенно самостоятельного наряду с этнонимом «чудь» (применительно к олонецким карелам-ливви) и этнонимом «вёро» (vöro), фиксировавшемся также в южном Приладожье и ассоциируемым сейчас исключительно с населением южной Эстонии. Получается, что «чухны» (tsuhna в латинских текстах), возможно, были когда-то совершенно отдельным прибалтийско-финским народом? Или же это было просто иным (искажённым) названием чуди? Поэтому и «чухонские письмена» в Новгороде могли быть ничем иным, как вполне обыденными для новгородского быта грамотами, писанными по-карельски.

Показательно, что после вхождения Карелии в состав Московии после присоединения Новгорода, вопросы управления Карельской землёй, в отличии от прочих новгородских "волостей", в Москве были возложены на Посольский приказ, т.е. на внешнеполитическое ведомство - следует понимать, что на тот период Карелия ещё воспринималась именно как отдельный субъект международных отношений, хотя уже и несамостоятельный. В 1495 году царь Иван III, рассматривая Московию как законного правопреемника Великого Новгорода, потребовал от шведов прекратить систематические нарушения "Вечного мира" 1323 года и вернуться к status quo, предусмотренному этим договором. В первый год войны русские войска вели безуспешную осаду Выборга. На следующий год царь сменил малоудачливых воевод и изменил тактику: вместо ведения бесплодной осады русские совершили глубокие рейды по Тавастланду и Саволаксу, а также вдоль берега залива по Ниланду, где местное население приводилось к присяге царю. Шведы не смогли или не успели оказать достойного сопротивления, в отместку они совершили набег на Ивангород, вырезав поголовно всё население. Эта война была первой войной централизованного Российского государства со Швецией, и первой за столетия войной на этом театре, которая проходила без участия карельских войск - царь использовал московские, новгородские и псковские дружины. Однако, что характерно, направления ударов царских войск в результате полностью совпали с теми направлениями, по которым наносили удары прежде карельские и русские княжеские дружины.

К 1500 году московские чиновники закончили ревизию Новгородской земли и составили окладные книги, в которых было переписано всё население Карелии до уровня отдельных домохозяйств. Прежняя территория Карелии теперь была разделена на «налоговые округа» с весьма разным правовым статусом: Корельский уезд, делившийся в свою очередь на Переднюю Корелу (бывшие Саккульское, Ровдужское и Городенское княжества, Тиверское было уже упразднено к тому времени) и Заднюю Корелу (Кирьяжское, Сердовольское, Иломанское и Саломанское княжества); т. н. «Лопские погосты» в количестве семи (это не совсем то же самое, что погосты в карельском понимании, это земли расселения покорённых карелами лопарей-саами), «Заонежские погосты» (ставшая после всех событий административно независимой от «Собственно Карелии» территория расселения ливвиков и людиков), а также Поморье и отдалённый Кольский уезд, числившийся в притяжении к Карелии потому, что территория его была относительно недавно покорена карелами. Примерно в это же время началось формирование карельского казачества; оно радикально отличалось и от запорожской вольницы, и от русских «украинных» слободских казаков: в Карелии не было необходимости создавать слободы, поскольку и так население не знало крепостной зависимости. Карельские казаки были преимущественно «городовыми», но грань между городским и сельским населением была тогда в Карелии весьма размытой. Карельское казачество сыграло значительную роль как в отражении шведской агрессии в XVI веке, так и в последующих событиях Смуты.

Около полусотни лет Карелия прожила под властью московских царей достаточно мирно, но в 1554-1557 годах Швеция начала новую масштабную агрессию в Карелии, причём одновременно на нескольких направлениях — и на Карельском перешейке, и в Приполярье. И тут шведы неожиданно для себя столкнулись с проблемой — мобилизованные в шведскую армию карелы с недавно присоединённых территорий не только не проявляли, в отличии от карел-савакотцев, энтузиазма в боевых действиях, но и более того — при первой возможности либо дезертировали, либо вообще переходили с оружием в руках на сторону своих соплеменников русского подданства, и начинали бить шведов их же оружием. Это привело к тому, что шведы почли за благо свернуть неудачную для них военную кампанию и запросили мира у Москвы. Часть перешедших на русскую сторону карел после этих событий к 1564 году была расселена русскими властями (а некоторые даже "испомещены", т.е. за службу получили поместья) в Бежецком Верхе, на прежних землях егонской веси, положив начало субэтносу тверских карел, хотя первые карельские поселенцы в этом крае появились как минимум за сто лет до того - возможно, это были ещё потомки беженцев тридцатилетней войны 1293-1323 годов.

В Финляндии в 1540-х годах по примеру Швеции началась реформация и насаждение лютеранства, при этом создатель финской письменности Михаэль Агрикола, издавший в 1542 (1543) году первую финскую азбуку "ABC-Kirja", столкнулся с необходимостью перевода на финский язык книг Ветхого и Нового Завета, а также молитвенников. Такие переводы были необходимы по лютеранским канонам, но бедность лексики современного Агриколе финского языка, никогда не использовавшегося до того для написания христианских текстов, делала решение этой задачи весьма непростой (ещё во время учёбы в немецком университете просветитель пытался начать переводить священные тексты, но особых результатов, судя по всему, не достиг). Однако Агрикола, ставший ректором кафедральной школы в Або, а затем и первым лютеранским финским епископом, быстро нашёл выход из положения: ему доставили карельские православные молитвенники и Новый Завет, написанные кириллицей, но по-карельски, которые он и использовал в качестве основы для своих переводов, вероятно местами просто транслитерируя текст. Но с Ветхим Заветом так просто решить проблему не получилось - очевидно в силу значительно большего объема книг этих было меньше (а стоили они дороже), и в пределах досягаемости шведских властей их просто не оказалось: они все были успешно сожжены ранее. В результате только в ходе очередной войны, когда шведским войскам было дано указание не сразу сжигать карельские церкви, а сначала выносить из них книги, Агрикола получил карельские тексты некоторых книг Ветхого Завета и в 1551-1552 годах закончил их перевод. Собственно и первая "ABC-Kirja" Агриколы включала помимо алфавита и арифметики фрагменты лютеранского Катехизиса: десять заповедей, Символ веры, молитвы «Отче наш» и «Аве Мария», а также Слово о крещении, исповеди и причащении. Сам Агрикола не скрывал, что положил в основу созданного им финского kirjakieli карельский язык (очевидно, имевший уже к тому времени богатую письменную традицию) и финский диалект Финнланда, а набор текстов Катехизиса, присовокуплённых им к азбуке в 1542 году скорее всего отражал наличие у него карельских текстов только этих писаний на момент издания азбуки.

В 1570 году Иван Грозный пожаловал в приданое ливонскому королю Магнусу Карельское княжество — эта жалованная грамота юридически зафиксировала сам факт существования такого государственного образования. Номинально Карелия после этого могла стать автономной частью Ливонского королевства, однако дальнейшие события в ходе Ливонской войны поставили крест на этих планах. Через десять лет после этого шведы захватили значительную часть Русской Карелии и прибалтийские земли России, но уже в 1581 году столкнулись с партизанским движением карел на оккупированных территориях — на этот раз карелы-ливви начали масштабную партизанскую войну, которая приобрела черты войны гражданской: нападениям подвергались не только шведские гарнизоны, но и поселения сотрудничавших со шведами карел-коллаборантов. Начался массовый исход карел с захваченных шведами земель на территории, остававшиеся под властью Москвы. В войну 1589-1593 годов карельские партизаны опять поддерживали русскую армию, и в 1595 году по результатам Тявзинского мира шведы обязались очистить захваченную ими Русскую Карелию, однако исполнили они это обязательство только к 1597 году. Этим же договором за шведами была окончательно закреплена Приботнийская Карелия. Фактически Карелия до 1589 года почти исключительно собственными силами сдерживала шведскую агрессию, послужив своего рода щитом с севера для Московского государства.

В феврале 1609 года «боярский царь» Василий Шуйский подписался отдать Корелу с уездом шведам в обмен на военную помощь, однако ещё в ноябре 1608 года местные жители после свержения Годуновых присягнули (как и многие по Руси) Лжедмитрию I, и нового "царя Василия" отказались признавать наотрез. В 1610 году шведы решили захватить Карелию не вдаваясь уже в тонкости внутрироссийской политической ситуации, летом этого года они снова осадили Корелу, однако крепостью после многочисленных штурмов смогли овладеть только тогда, когда из двух-трёх тысяч защитников карельской столицы в живых оставалось не более ста человек. Затем, ссылаясь на договорённости с Василием Шуйским, шведы захватили значительную часть Карелии под предлогом «оплаты за услуги», ничуть не смущаясь при этом тем обстоятельством, что своих обязательств даже по этому договору они так и не выполнили. В современной финской историографии по этому поводу господствует диаметрально противоположная точка зрения — что захват Карелии шведами был правомерным, поскольку Россия, якобы, была «должна чисто по жизни». Собственно, это до сих пор единственная официальная точка зрения финских историков в оправдание шведской агрессии.

В связи с историей карельского казачества нельзя не упомянуть о такой колоритной фигуре, как атаман Андрей Тихонович по прозвищу Корела — прозвище однозначно указывало на его этническую принадлежность, хотя затем и предпринимались достаточно неуклюжие попытки доказать его якобы курляндское происхождение. Свою службу на Дону он начал ещё как минимум при Годунове, быстро выдвинувшись в число казачьих лидеров. Интересно, что Корела одним из первых признал Лжедмитрия I и по собственной инициативе стал организатором обороны Кром, где он успешно применил традиционный карельский фортификационный приём — строительство своего рода «бункеров» (врезанных в подошву крепостной стены камер с каменной обкладкой) для защиты от огня осадной артиллерии. Сведения о дальнейшей его судьбе диаметрально противоположны, официальная русская историография на основании косвенных данных силилась доказать, что он погиб вскоре после битвы под Кромами (что само по себе абсурдно, поскольку в конце мая он привел своих казаков под Москву), тогда как по другим свидетельствам атаман был пожалован в июле 1605 года Лжедмитрием вотчинами, однако Корела «расхаживал по Москве и чудил, говоря, что он презирает блага мира сего», то есть по всей видимости отказался принять «царскую милость». Существуют упоминания о деятельности и других карельских лидеров казачества, причём по "обе стороны линии фронта" - как на стороне поляков, так и русских властей. Поляков поддерживали главным образом карельские казаки, неведомо как оказавшиеся в южных степях, тогда как северные казаки-поморы принимали деятельное участие в отражении шведской и польско-литовской агрессии.

После Столбовского мира 1617 года начался целенаправленный этноцид карельского населения на территориях, отошедших к Швеции. Предполагая подобное развитие событий (и имея уже богатый опыт расселения беженцев), русские заранее закрепили в договоре право карел на переселение в Россию. К 1620-м годам началась массовая колонизация шведскими подданными захваченных земель, при этом шведских колонизаторов весьма мало беспокоил их правовой статус — свободных карельских хозяев закрепощали, а их угодья захватывали «по праву сильного», по сути уже внутри Швеции началась война против собственного населения. После постройки крепости Ниенашанца согнанные насильно на работы местные жители были в массовом порядке уничтожены, а их тела сбросили во рвы крепости — эти массовые захоронения только относительно недавно были вскрыты современными раскопками. Натуральные налоги, неизменные ещё с новгородских времён, и весьма умеренные, были резко увеличены в десять раз. Результатом подобной политики стало то, что первая после Ливонской войны перепись в крае зафиксировала запустение 3601 податного двора карел из имевшихся ранее 4041, что, при учёте существовавшей у карел традиции «большой семьи» примерно соответствовало числу до 180 тысяч изгнанных или уничтоженных местных жителей. В дальнейшем, уже когда сроки соглашения о переселении истекли, шведскую часть Карелии покинули ещё около 10 тысяч семейств, которых тоже приняли в России. В данном случае шведы уже потребовали в 1649 году от Москвы компенсацию в размере девятнадцати рублей серебром за каждую нелегально бежавшую в Россию семью (здесь семьи считались по женатым мужчинам, а не по домохозяевам, как было принято у карел).

Начиная с правления царя Алексея Михайловича русские власти начали проводить планомерную переселенческую политику в отношении карел: если до того ими стремились заселить преимущественно запустевшие от голода и мора или обезлюдевшие во время Смуты земли (например, Бежецкий Верх, где после недорода и мора 1551 года осталось лишь 14% прежнего населения, или окрестности Тихвина, разорённые дотла шведами), то с этого времени переселенцам давалось право выбора места расселения, они освобождались на длительный срок от государственных податей и даже субсидировались за счёт царской казны «на обустройство». За распределение заселяемых земель отвечали специально назначенные от царя подьячие, заранее эти земли ревизовавшие, причём карелам, переселившимся в Россию до того и по каким-либо причинам уже закрепощённым местными русскими помещиками, царской властью давалась вольная и предоставлялось право переселения (с сохранением всех льгот и пособий, положенных новым поселенцам) вместе со всем остальным карельским населением, в 1662 году Алексей Михайлович провёл целенаправленную ревизию карельского населения и всех закрепощённых прежде карелов велел "отписать на государево имя", то есть дал им статус государственных крестьян, а помещикам воспретил пытаться закрепостить карел повторно под угрозой "бесчестья и разорения" (лишения всех прав и конфискации имущества), причём в данном случае угрозы эти реализовывались неотвратимо, снова помещики начали незаконно закрепощать карел уже только в правление Петра I. Интересно, что, наряду с православными карелами, после Столбовского мира в России стали принимать из шведских пределов на тех же условиях и «латышей» - исповедовавших католицизм потомков карелов из западной Финляндии, и даже собственно финнов суоми и хяме, бежавших от принудительно насаждавшегося тогда шведами лютеранства, что выливалось в локальные «охоты на ведьм». Согласно сведениям архимандрита Киприана, в 1627-1635 годах Россия только официально (были выделены земли и пособия) приняла до 1530 карельских семей (шведы заявляли цифру в 1524), а в 1656-1657 годах — ещё 4167 семей, что по оценке составляло тогда две трети населения бывшего Карельского уезда, ещё какое-то количество карел ушло на Московскую сторону "частным порядком", переселившись в приграничные уезды, значительные количества переселенцев в межвоенный период были приняты тайно. По оценке С.В.Семенцова, изучавшего данные шведских переписей по соседней Ингрии, за время шведского владычества доля русских среди населения Ингрии сократилась с 89,5 % в 1623 году до 26,2 % — в 1695 году. Нет оснований думать, что в отношении православных карел шведы применяли более гуманные методы - скорее всего их также осталось не более четверти от того населения, которое было на момент начала шведской оккупации, и то остались главным образом те, кто согласился перекреститься в лютеранство, или кому было сложно убежать. В ряде случаев можно проследить, как карельское население быстро и планомерно сокращалось: так, в Тиверском погосте (бывшем Тиверском карельском княжестве) по переписи 1631 года, т.е. всего через 13 лет после заключения Столбовского мира, карелы составляли уже только 41.6% населения.

Шведская королевская власть, надо отдать должное, весьма трезво оценивала происходящее на вновь присоединённых землях: король отнюдь не был заинтересован в превращении Карелии в безлюдную пустыню в угоду озверевшим от безнаказанности местным шведским феодалам и их финским подручным. В результате шведская центральная власть начала медленно, но планомерно наводить порядок и «бить по рукам» особо ретивым участникам этноцида карел. Логическим завершением этого процесса стало то, что король Густав Адольф II в 1630 году восстановил на территории прежнего Карельского уезда действие древнего карельского права и принял титул герцога Карельского (формально — под предлогом правопреемства с ливонскими королями), образовав на части территории Карелии полуавтономное герцогство (по другим данным это произошло только в 1640 году), номинально состоявшее со Швецией в личной унии (существуют упоминания о том, что впервые Карельское герцогство под шведской короной было образовано ещё в ходе Ливонской войны, примерно в 1582-1583 годах). В последующие несколько лет, уже при регентстве королевы Кристины, на территории герцогства были созданы графства, совпадавшие по своим границам со старыми карельскими погостами. Исключением стал бывший Саломанский погост, выделенный в отдельное герцогство и включённый в состав Великого герцогства Финляндского, туда же были включены и все недавно завоёванные земли приботнийской корелы. В административно-налоговом отношении Карельское герцогство делилось на Северный и Южный лены, не соответствовавшие прежним Передней и Задней Кореле. Северный лен объединил большую часть прежних карельских княжеств, ставших новгородскими погостами: Тиверское, Кирьяжское, Евгинское, Угонежское, Китежское, Либелицское и Пеелицкое, Иломанское, Тогмозёрское, Пялгозёрское, Шуезарское, Шуйстомское и Сердовольское. В южный лен вошли только два бывших погоста - Ровдужский и Саккульский.

Поскольку Карельское герцогство состояло с Швецией формально только в личной унии - на его жителей теперь уже не распространялась рекрутская повинность. При этом герцогство не имело своего представительства в шведском риксдаге - за него голосовал вторым голосом король как герцог Карельский. Король в качестве герцога Карельского также принял на свой счёт все расходы по отправлению церковных треб для своих карельских подданных (но, разумеется, только лютеранского исповедания), а в 1633 году шведы вообще пустились на совершенно фантастическую авантюру: предложили карелам использовать своё дипломатическое влияние при османском дворе, чтобы властью Константинопольского патриарха установить в Карелии автокефальную православную митрополию. В 1638 году по инициативе нового финляндского генерал-губернатора епископом Петром Браге для карел за казённый счёт был отпечатан массовым тиражом лютеранский катехизис, причём кириллицей, но на карельском языке - это является наглядным свидетельством того, что грамотность среди карел не была к тому времени утрачена, и что карелы и в XVII веке продолжали пользоваться кириллическим алфавитом. При этом каждому православному священнику, который соглашался учить грамоте детей в своём приходе по лютеранскому катехизису, полагалось в год от шведской казны от 4 до 12 четвертей зерна (мера, равная примерно 210 литрам, при новгородцах налог с одного двора в Карелии составлял обычно полчетверти зерна) в зависимости от достигнутых результатов. По сути это была попытка введения своего рода униатства для карел, но согласились на эти заманчивые предложения только 15 карельских православных священников, а сам этот факт позволяет утверждать, что в это время существовали и чисто карельские приходские школы, в которых местные священники продолжали учить детей именно карельской кириллической грамоте - иначе вся затея Браге вообще теряла всякий смысл. Отдельного упоминания в связи с этим заслуживает сюжет с голландским купцом Симоном ван Салингеном (известен как Симон фон Салинг): в его "Сообщении 1591 года о земле Лопии, как в 1562, 1563 и 1565 годах к ней плавали из Нидерландов" упоминается некий монах Феодор, "слывший за русского философа, так как он написал историю Карелии и Лапландии, а также рискнул изобрести письмена для карельского языка, на котором никогда не писал ни один человек". Забавно, что со слов просвещённого голландского мореплавателя, игравшего тогда фактически роль датского консула в Лаппландии, этот же монах якобы "открыто заявил, что Лапландия принадлежала Норвегии, а Карелия — Швеции". Под бойким пером современных отечественных исследователей монах, в оригинале фон Салинга поименованный как Feodor Zidenowa, превратился в "Фёдора Чудинова", само собой "изобретателя карельской письменности". Но Zidenowa - это ведь просто Феодор Жиденов или "Жидовин", подобный персонаж известен, например, по истории "ереси жидовствующих", причём он действительно перевёл псалтырь "жидовствующих"! Справедливости ради отметим, что первопубликатор перевода "сообщения" датско-немецко-голландского купца добросовестно предположил - "Вероятно, Чудинов или Жеденов", и лишь в последующих русскоязычных публикациях тот превратился в однозначного "Чудинова", вдобавок излагающего иностранному купчине явную "крамолу" насчет Карелии, которая якобы "принадлежала Швеции" (а что, собственно, ещё следовало ожидать от ссыльного "жидовствующего"?). Отметим тут, что по фонетике тогдашних что голландского, что немецкого языков "Zi" никак не может передавать "Чу". Можно лишь предположить, что исходно в сознании фон Салинга совместились Феодор Жидовин (автор перевода псалтыри) и Феодорит Кольский - преподобный, действительно составивший лопарскую азбуку и переведший молитвы и церковные книги на язык саамов. Злую шутку с иностранцем сыграло самоназвание субэтноса карел-лаппи, населявших в то время окрестности Кандалакши, которых он отождествил с лопарями, на языке которых до того действительно "никогда не писал ни один человек". При этом и святитель Феодорит, и Феодор Жидовин ко времени вояжей Салингена уже однозначно отсутствовали в тех местах, что ему ни чуть не помешало упомянуть компилятивный образ просветителя в своём "сообщении"; нельзя исключать и того, что некий местный "лукавый мних", возможно даже действительно носивший имя "Феодор", совершенно в стиле гоголевского Хлестакова попросту не выдал себя иностранцу за обоих этих персонажей.

Хотя в войну 1656-1657 годов на уцелевшее под властью шведов карельское население обрушились новые репрессии, приведшие к очередному массовому исходу - был отдан приказ о физическом истреблении всех карел, поддерживавших русских,- но юридическая автономия Карелии не была ликвидирована. Для обеспечения ускоренной колонизации "освободившихся" земель в Карелии и Ингрии шведы начали переселять на них представителей субэтносов эвремейсет и савакот, отличавшихся традиционно неприязненным отношением к карелам и православным вообще. Принято считать, что это, якобы, были потомки выборгских и шевилакшских карел соответственно, но в действительности оба этих субэтноса финского народа скорее всего ведут происхождение от тавастов, долго воевавших с карелами в средние века, и колонизировавших их земли после того, как они были завоёваны шведами. На новых землях они жили вперемешку, но при этом долго не смешивались даже между собой, сохраняя свою этническую идентичность.

Очередной крутой поворот в истории Карелии был связан с событиями Северной войны. Еще в самом начале этой неудачной на первых порах для России войны карелы-ливви привычно взялись за оружие и сформировали партизанские отряды, действия которых практически парализовали активность шведских войск к северу от Ладоги. Боевые успехи карельских партизан отметил наградами лично царь Пётр I. Однако уже вскоре, в 1715 году, ребольские карелы подняли восстание уже против царских чиновников, пытавшихся поверстать их на казённые заводы. В 1710 году русские войска овладели Кексгольмом - столицей Карельского герцогства и Кексгольмского графства, древней Корелой, в административном плане бывшее герцогство было реорганизовано в Кексгольмский дистрикт, который в 1719 году вошёл в состав Выборгской провинции. В 1721 году по результатам Ништадтского мира Пётр I принял титул князя Карельского, который с этого времени вошёл в полную титулатуру росссийских императоров. В этом же году царь решил распространить действие финского права, которое по договору должно было быть сохранено в части Выборгской провинции Петербургской губернии (Выборгском дистрикте), на всю территорию бывшего Карельского герцогства. И опять карелы побежали от притеснений в Россию - это была исторически последняя крупная волна переселения карел, вызванная притеснениями со стороны финнов, парадоксальность ситуации заключалась в том, что теперь карелы вынуждены были бежать с родных земель уже в пределах одного и того же государства. Позднее притеснения заводских крестьян вызывали массовые восстания карел, которые во времена Екатерины Великой вынуждены были подавлять войсками даже с использованием артиллерии, то есть похоже, что по масштабам и накалу противостояния они мало отличались от "пугачёвщины".

После войны 1741-1743 годов русско-шведская граница снова вернулась на речку Кюме. Павел I восстановил в Выборгской губернии даже некоторые учреждения времён шведского владычества, о которых успели позабыть и сами местные финны. В 1809 году Финляндия была присоединена к России, а в 1811 году в её состав была передана Выборгская губерния, причём этот "царский подарок" вызвал неоднозначную реакцию у финских лидеров - они продолжали опасаться "разлагающего карельского влияния": "финский швед" министр статс-секретарь барон Р.Г.Ребиндер в 1826 году даже представил императору Николаю I доклад о возвращении в состав России наиболее обрусевших частей Выборгской губернии, в первую очередь Карелии, "расположенной вблизи столицы и более связанной с русскими губерниями , чем с Финляндией". Он опасался, что "из Выборгской губернии создастся утёс, о который разобьётся самостоятельность Финляндии", одному из назначенных в губернию финских чиновников он писал: «Я знаю все трудности, с которыми приходится вам бороться в этой проклятой губернии, дарованной нам небом в своём гневе».

Тем временем в 1820 году, как уже говорилось выше, священники М.А. Золотинский и Г.Е. Введенский перевели Евангелие от Матфея на тиверский карельский, эта книга была издана Русским Библейским обществом и ошибочно считается сейчас первой печатной книгой на карельском языке - как уже было сказано, первой печатной карельской книгой был как минимум "Катехизис Браге", если не более ранние издания. Тогда же был подготовлен перевод на ливвиковском языке, но он, судя по всему, так и не был издан. Несколько ранее, в 1804 году, по благословению Святейшего Синода готовятся к изданию переводы некоторых молитв и сокращённого катехизиса на собственно карельский и ливвиковский языки. В середине XIX века для православных карел в Финляндии пытались издавать богослужебные книги на карельском языке, но латиницей, однако они отказывались ими пользоваться, ссылаясь на то, что исконе используют только кириллицу. Вообще же начало правления "царя-совободителя" Александра II ознаменовалось очередными гонениями на карельское православие: принудительным введением финского языка в богослужении (до этого такое требование выдвигали шведы, но так и не смогли добиться его исполнения), запретом преподавания кириллической грамотности и русского языка в школах. Но, судя по всему, и в это время финские националисты не смогли добиться больших успехов на этом поприще, поскольку вплоть до начала XIX века вся литература для карелов печаталась на карельском языке кириллицей, и даже финны свои "подмётные" лютеранские евангелия для ведения миссионерской работы среди беломорских карел вынуждены были печатать на кириллице, более того - в Финляндии издание карельской литературы на кириллице продолжалось некоторое время по инерции и после суверенизации Финляндии, оно окончательно сошло на нет только примерно к 1924 году. Затем в обеих частях Карелии началась тотальная финнизация карельского населения, только в Финляндии её проводили фашиствующие финские шовинисты из шюцкора, а в России - изгнанные ими "красные финны", известные как "пуники". В качестве литературного языка для карел принудительно по обе стороны границы вводился финский kirjakieli как "более богатый", графика карельского языка в России была переведена на латиницу, а в Финляндии, поразмыслив, решили что такого языка вовсе не существует - это просто "испорченный финский", ну в лучшем случае простонародный диалект. В России вопросы «карелизации», под которой де-факто понималась финнизация, были вынесены на обсуждение IV объединённого пленума Карельского обкома и областной контрольной комиссии ВКП(б), в одобренных пленумом тезисах Г.Ровио не было принципиально новой трактовки соотношения между карельскими диалектами и финским литературным языком, и на этом основании делался вывод о возможности «использования финского литературного языка и письменности в качестве объединяющих карельские говоры», поскольку «...в момент оформления Карельской автономии письменным и литературным языком карел был признан финский язык». В постановлении также утверждалось, что если охватить всех карельских детей обучением на финском языке, то диалекты карельского языка приблизятся в таких условиях к литературному финскому языку и тем самым обеспечат его внедрение в быт населения: "пуники" были твёрдо убеждены в том, что культурный уровень карельского населения легче всего поднять при помощи финского языка, но на чём базировалась эта уверенность - из постановлений большевиков понятно невозможно. Как и следовало полагать, результаты такой политики не заставили себя долго ждать: уже к началу 1932 года 99,6% всех карельских школьников (и 70% слушателей системы Ликбеза) обучалось на финском языке в сравнении с 57,8% в конце 1929 года. Понятно, что в таких условиях не могло быть и речи о разработке и издании учебных пособий на карельском языке. Эту политику "пуники" проводили, пользуясь слабой изученностью карельского языка в русской и советской лингвистике, а также спекулятивными выводами финских лингвистов о якобы имеющей место тождественности карельского и финского языков. Современные исследователи проблемы вынуждены были признать, что "принцип равноправия языков народов СССР был неправильно понят", а финский литературный kirjakieli не был и не мог стать родным для карел, в силу относительной бедности лексики на тот момент он не мог быть широко использоваться в науке, технике и в сфере высшего образования, да и развитие самого языка не могло происходить в условиях, когда финноязычное население в Карелии составляло незначительное меньшинство. О том, как относился к этому вопросу известный исследователь Д.В.Бубрих, описал Эса Анттикоски: "В результате тысячелетнего раздельного развития, отмечал он в своих работах 30-х годов, карельские и финские языки отличаются друг от друга не менее, чем русский от украинского или польского. Расхождения языков увеличивали и пуристические тенденции «в буржуазной Финляндии», приводившие к созданию незнакомых карелам неологизмов. ... Ссылаясь на языковое родство финнов и карел, руководство республики фактически проводило общую с заграничной буржуазией политику создания «Великой Финляндии»".

В 1930 году Бубриху удалось добиться утверждения нового алфавита на основе латиницы для тиверского карельского, а президиум Совета Национальностей ЦИК СССР своим постановлением от 25 апреля 1931 года одобрил опыт создания письменности тверских карел и рекомендовал совнаркому Карельской АССР, используя этот опыт, «приступить к работе по созданию карельского литературного языка» и переводу на него культурно-просветительской работы. "Красные финны" естественно проигнорировали эту рекомендацию, но 14 мая 1931 года в газете «Правда» (отражавшей официальную позицию руководства партии) была опубликована редакционная статья, в которой отмечалось, что "не может быть…сомнения, что для карел родным языком является карельский язык, а не русский и не финский. Находятся, однако, люди, которые "возражают"". Однако внезапно затем в поддержку "пуников" по этому вопросу выступило Политбюро ЦК ВКП(б), отменив своим решением постановление Совета Национальностей, а в феврале 1933 года Президиум ВЦИК "признал нецелесообразность перехода" в Карелии на карельский язык. В результате такой политики в Карелии к 1933 году более четверти карелов оказались неграмотными, тогда как среди финнов грамотность была почти поголовной, а среди русских приближалась к 90%. Даже у родственных карелам вепсов, не имевших столь древней письменной традиции, как и традиции преподавания родного языка, уровень грамотности приближался вплотную к 80% - возможно потому, что они изучали в школах родной язык, а не финский. В результате, после бурных событий 1939-1940 годов, в советской Карелии окончательно утвердился финский язык, а карельский был переведён обратно на кириллицу, но книгопечатание на нём после 1940 года практически полностью прекратилось и в России, точно также, как и в Финляндии.

В период финской оккупации советской Карелии в 1941-1944 годах агрессивная политика финнизации стала проводиться буквально с первых дней, как только финские войска перешли "старую границу": после захвата Вокнаволока, Восточно-Карельское военное управление, а также отделы разведки и информации Главного штаба совместно с финским Академическим Карельским союзом поспешно собрали там "народное собрание", на котором руководство "Движения за освобождение Карелии" приняло решение "от имени народов Беломорской и Олонецкой Карелии" присоединиться к Финляндии. В это время во всём Ухтинском районе осталось лишь 534 местных жителя, и буквально единицы из них были в Вокнаволоке, в результате финны фактически провозгласили о присоединении к самим себе. Оккупанты стремились упрочить свои позиции среди местного населения подачками для "расово-близких" карелов: к примеру, выдаваемые карелам пайки были заметно больше тех, что выделялись русским, у лояльных карелов была большая свобода передвижения. В последнюю неделю ноября 1941 года на оккупированной территории финны открыли 46 "народных" школ, в которых обучалось 4823 ученика - исключительно из числа "расово-близких", и при этом лояльных оккупантам. К концу года число школ довели до 53, но количество учеников при этом сократилось до 4540 - некоторые не оправдали доверия оккупантов и оказались в концлагерях вместе со своими семьями. В это время советник министерства образования К.Мерикоски срочно подготовил и сдал в печать в качестве учебника для таких школ “Книгу о Великой Финляндии”. К концу марта 1942 года в "народных" школах на финском языке обучалось 5470 учеников, что составило 63,3% от общего числа детей школьного возраста в "расово-близких" семьях, остававшихся к тому времени на свободе, особенно трудно давалась учёба на финском языке вепсам. В 1943 году открылись русские школы - после Сталинграда для оккупантов явно "запахло жареным". Одна русская школа была создана в Петрозаводске для находящихся на свободе детей и пять — для детей, находящихся в концлагерях, учеников всего было 2395 человек. Всего финны создали по всей Карелии 15 таких школ, из них почти половина (7) - в концлагерях, при этом преподавание на финском языке велось и в лагерных школах.

Частью политики финнизации было активное обращение "расово-близких" карелов в лютеранство, но и тут финны столкнулись с неожиданными для себя трудностями: возрождаться стала и православная карельская церковь, в результате к концу ноября 1941 года в лютеранство перешло 359 человек, тогда как в православие — 454 человека, хотя в некоторых местах финны даже превратили бывшие здания православных храмов в солдатские бордели. К концу 1943 года из находящегося на свободе (т.е. не в концлагерях) населения к православной вере относились 30 632 человека, к лютеранской — 2208 человек, верующие составляли примерно половину населения оккупированной части Карелии. Х.Сеппяля отмечал: "В концентрационных лагерях преобладала православная вера. ...Стремление финских религиозных кругов обратить карелов к своей вере обернулось, наоборот, их возвращением к православию.". По данным о регистрации крещений видно, что осенью 1941 года карельским детям продолжали давать русские имена, хотя Олонецкий штаб Военного управления разъяснил священникам, что "такие имена для Финляндии неуместны". Лишь очень немногие карелы сменили фамилии на финские - за время оккупации таких оказалось 2263 человека, включая детей. Во время войны финны также выпустили карты с новыми "финскими" топонимами. Можно понять стремление сделать географические названия читаемыми на финском языке, но когда начали переиначивать личные имена, названия улиц, это уже было явным проявлением финнизации. Отдел просвещения Военного управления уже в августе 1941 года предложил переименовать Петрозаводск в Ээнйслинна, а Кемь в Виэнанлинна, обосновывалось это "велико-финляндскими мотивами": Кемь в Финляндии уже есть, а два одноименных города вроде бы ни к чему, Петрозаводск же - слишком русское название. В результате Петрозаводск был переименован 1 октября 1941 года, а Кемь так и осталась Кемью, поскольку не была взята. Финнизация Карелии завершилась с изгнанием в 1944 году оккупационной администрации, и в советской Карелии более не стимулировалась, поскольку значительное число "советских" финнов было репрессировано за сотрудничество с оккупантами. При этом, однако, финский язык так и остался официальным языком в Карелии, хотя с конца 1980-х годов постепенно стало возрождаться использование карельского языка в прессе и в отдельных изданиях, как в Карелии, так и в Тверской области. Периодически предпринимаются попытки создать единый алфавит для всех карельских языков и утвердить единую литературную норму. Интересно, что с распространением Интернета карелы кое-где явочным порядком стали использовать для общения кириллицу, как и их далёкие предки - это связано по всей видимости с тем, что на компьютерных клавиатурах без дополнительных ухищрений практически невозможно использовать диакритические знаки для латиницы.

Итак, мы бегло рассмотрели ряд моментов истории Карелии, влиявших непосредственно на развитие карельского языка и письменности. Безусловно, многие из упомянутых здесь вопросов до сих пор всё ещё ждут своих непредвзятых исследователей. Огромное количество никем не разобранных и не описанных материалов, касающихся карельской истории, продолжает лежать мёртвым грузом в российских, шведских и финских архивах, музеях и библиотеках, и зачастую их успешной интерпретации, прочтению и введению в научный оборот препятствует именно незнание абсолютным большинством специалистов отдельных особенностей истории Карелии, не говоря уже о карельском языке. Автор хочет надеяться, что эту проблему удастся решить ещё до того, как основная масса памятников и документов будет окончательно утрачена.